Иногда в письме азербайджанские слова, написанные - отчего не сделать приятное отцу? - изобретенными Фатали буквами, латиницей, а чаще это емкое: ит-гурд, так сказать, всякого рода отрепье, шваль, - когда о фанатиках.
А то, первое письмо, присланное уже из Брюсселя, начиналось так, лицо Фатали побелело, хорошо, что не видела Тубу:
"Отец! Я кажется, оставил "Кемалуддовле" в Тифлисе. Прибыв в Брюссель, я его не обнаружил".
Как так? Ведь Фатали сам положил в чемодан! Сынок, поищи!
"Да нет же, - пишет Рашид, - не иголка ведь!" А мысль была такая: отчаявшись - ведь все молчат! - Фатали решил послать свой русский перевод "Кемалуддовле" с сыном в Брюссель: Рашид - сам или с помощью кого переведет сочинение Фатали на французский и, может быть, издаст там? Или всякое случиться может - сразу на русском?!
"Я пришлю тебе новый экземпляр, не отчаивайся", - пишет Фатали сыну в Брюссель. Но как? По почте?? То ли послал, но рукопись осела на таможне, то ли раздумал посылать - дело ведь безнадежное; приедет на каникулы возьмет. Потом Фатали успокоит сына: "Любезнейший Рашид! Кажется, готовится выпуск на русском языке "Писем Кемалуддовле"; прошло три месяца, и Фатали снова пишет Рашиду: "Живу надеждой, что скоро выйдет "Кемалуддовле": и добавляет: "Не знаю, увижу ли до конца дней своих осуществление этого моего желания, или и оно, как и другие мои надежды, останется призрачной мечтой? Но верю, что после меня ты..." Много раз правил Фатали это свое письмо и оставил себе черновик (а Рашид получил письмо и, как и многие другие письма отца, не сохранил...). "Но верю, что после меня ты доведешь до конца дело моей жизни".
А Рашид, многие годы спустя после смерти отца, чуть было в порыве отчаяния не сжег "Письма". Каждый раз что-то ему мешало вытащить их из сундука и сжечь. Сначала мать мешала, а потом... Запутались у Рашида дела и на железной дороге, и в семье, появилась еще какая-то женщина, стал пить, лишь изредка вспыхивало: все невезения от них, от этих еретических "Писем" отца! Сжечь, сжечь! И каждый раз что-то всплывало, мешало.
Решил испытать судьбу, вошла в моду "русская рулетка"; Рашид недавно в одной мужской компании видел: все замерли, когда грузин раскрутил барабан и приставил дуло к виску; пуля оказалась не в гнезде, и боек ударился в пустоту: купил револьвер, белый полированный ствол, черная костяная ручка, мягко и плавно вращается барабан, а в нем семь гнезд; вложил одну пулю в гнездо и закрутил барабан: он кружится, а дуло уже у виска. Тишину взорвал тогда не выстрел, а нервный хохот грузина: "Трижды стрелялся - бог миловал!" Рашид загадал: если суждено - погибнет, так уж начертано, а если останется жить - сожжет... И лишь на миг со страшным грохотом успело вспыхнуть: "Письма"!
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО
Фатали и верит в сына, но и помнит свои споры с ним, еще в Тифлисе, когда Рашид учился в гимназии. Фатали не знал, кто-то проболтался: Рашид, мол, боится прослыть гяуром, вероотступником и потому выходит из дома с благословения матери в обычной одежде, чтоб соседи не заклеймили как нечестивца за то, что изучает "русские науки", - а в тупике, неподалеку от гимназии, переодевается в гимназическую форму!
Спорили с сыном о Вольтере, о Бокле, о Коране, об идеях Кемалуддовле. Рашид во многом согласен с отцом, но он - вот что было неожиданно для Фатали - всерьез заявил, что будет поститься. И молиться тоже будет.
- Я, старый, из сетей былого темного времени еще не вполне выпутавшийся, не только на словах, на деле выступаю против позора невежества. Что пост, молитва, мечеть? Лицемерие, обман, дикость и отсталость! Когда я прохожу мимо лавочника Мешади-Касума, он отворачивается, и я слышу, как он шепчет: "О боже всесильный, почему ты не обрушишь на голову еретика камни? Почему не разверзнется земля и не поглотит безбожника?" И только мундир мой спасает меня.
- Вот-вот! Мундир! Отец, я с тобой во всем согласен, но я... Не обижайся только, я буду поститься. Да, ты прав, дикость и прочее, но не сердись. Хочу, чтоб считали меня настоящим мусульманином и истинным шиитом.
- Право, мне смешно! - сказал Фатали.
- Ну и смейся на здоровье, - ответила Тубу.
- Но я верю все-таки, что после меня ты... На тебя лишь мои надежды, Рашид.
О чем еще мечтаю? Пожить бы годков семь-восемь, чтобы вернулся из Брюсселя Рашид, сыграть ему свадьбу. Дочь Ниса-ханум устроена, слава богу: выдал ее замуж - мог ли когда-нибудь подумать об этом! - за внука Фатали-шаха - Ханбабу, сына Бехман-Мирзы.
Вспомнил, как сидел с Хаджи-Муратом и правителем Азербайджанской провинции, имеющим пребывание в Тавризе, принцем Бехман-Мирзой, да, да, с ним - с кем породнится!! Вечность прошла с того времени, ни Рашида тогда не было, ни дочери, Нисы-ханум, и Ханбаба стал царским подданным, служит в войске императора, честен, прям; как Рашид уехал, и он написал сыну, что Ниса-ханум благополучно разрешилась от беременности дочерью, а недавно родился сын у нее, внук Фатали, - уже двое внуков у него: Мелексима-ханум (Ангелоликая) и Мансур-Мирза (вспомнил, как объяснял Лермонтову, когда тот запутался в этих "мирза": перед именем если - признак учености, а после имени - признак знатного происхождения).
И задумался над круговоротом времени, глядя на только что нарисованную генеалогию, она не совершенна, увы, да некогда будет дорисовать ее, к чему?! генеалогию шахов каджарской династии.
Жутко становится при упоминании Каджаров, сразу всплывает в памяти первый Каджар, учредивший династию, Ага-Мухаммед-шах, исчадие ада, кастрированный в свое время, маленький ростом, сухощавый, со сморщенным и безбородым лицом евнуха, - и он мстил миру. Разрушил Тифлис!!
И ему наследовал Фатали-шах, племянник Ага-Мухаммед-шаха Каджара. И сын Фатали-шаха, Бехман-Мирза, - младший брат Аббас-Мирзы. И сын Бехман-Мирзы, Ханбаба, - зять Фатали!! От Фатали-шаха до нынешнего Насреддин-шаха - Фатали и не ведает, что тот будет править полвека, четыре слоя поколений: вот ряд Фатали-шаха, вот его сыновья, не все, конечно, - кто их упомнит, двести детей. Здесь и Аббас-Мирза, наследник, увы, так и не успел, а ведь как желал надеть на голову корону; и на его уровне - другие дети Фатали-шаха - в том числе Бехман-Мирза и Джелалэддин-Мирза, самый младший; а вот и третий уровень, внук Фатали-шаха - Мухаммед (сын Аббас-Мирзы) - именно ему передалось шахство; здесь, в ряду внуков Фатали-шаха, и Ханбаба, зять Фатали. Выходит, что Ханбаба двоюродный брат, нет, троюродный! Бывшему шаху Мухаммеду, а нынешнему, Насреддин-шаху, сыну Мухаммед-шаха, - троюродный дядя?! А дети Ханбабы, то есть внуки Фатали, - четвероюродные братья нынешнему шаху?!
Да, каджарского рода внуки Фатали! Но кто из них останется? Ведомо лишь Колдуну: никто!..
По стопам Фатали идут другие: появился первый у персов драматург Мирза Ага, он прислал свои пьесы на суд учителя, - но и там, и здесь они не могут быть поставлены - нет театров! Да, времена дидактических сочинений и мистических писаний канули в вечность. Ныне полезными, отвечающими интересам нации являются роман и драма.
Выходят пьесы Фатали в переводе на фарси, - переводчик прислал письмо, очень интересуется "Кемалуддовле". "Но откуда вы знаете, мой дорогой брат Мирза Магомед-Джафар, что "Письма" эти написаны со злым умыслом? "Письма" эти, - терпеливо разъясняет Фатали, - не проповедь, не наставление, а критика; без иронии, сарказма, насмешек, колкостей невозможно искоренить зло и насилие. Довольно мы отечески наставляли и читали проповеди, это пустая трата времени и сил, угнетение и деспотизм не уменьшились, а увеличились, стали изощреннее, хитрее. Уясните, дорогой брат, разницу между критикой и наставлением! Эту тайну разгадали в Европе и некоторые - в России, а мой народ не ведает еще об этой тайне. Вы привыкли к сладеньким проповедям да вежливым наставлениям; аи да молодец!.. А вы найдите мужество бросить в лицо кровожадному тирану - и лицемерному деспоту свой гнев, сарказм, иронию!
Кое-кто считает, - это спор с Казембеком, и он непременно выскажет несогласие, - что если бы Кемалуд-довле излагал свои мысли чуть мягче и вежливей, пряча их под чадрой, подобно примерной женщине, скрывающей лик от взглядов мужчин, то "Письма" встали бы в ряд с сочинениями великих Руми и Джами. Но что изменилось в мире после прежних великих Востока с их отеческими наставлениями? Меня вдохновляет Бокль и Вольтер. Смело, бесстрашно, без утайки. Я намерен напечатать "Письма", ничего не меняя в них. Вы говорите: "Смягчить!" А я слышу: "Иссушить! погасить! притупить!" Не было еще в мире ислама за все его тринадцать веков такого острого и откровенного произведения, как "Письма". Я верю, найдется кто-нибудь из наших бесстрашных потомков, который не побоится опубликовать эту книгу такой, как она есть.