- Да, да, я именно об этом напишу в своих путевых заметках!
Или Фатали не уловил иронию?
Тогда от вашей поездки будет толк. К чему описания: "сели и поскакали", "проехались в колясках", "славная была охота", которыми пестрели недавно заметки о путешествии шаха?
Фархад-Мирза смутился.
- Мирза Фатали, - говорит он, помешкав, - не надо!
А ведь понравилось ему, думает Фатали. Ликует, что я возвеличил его; но вынужден отмести - ведь на встрече сидит еще один человек: иранский консул, - дойдет до шаха, а с ним лучше не связываться!
А потом Фархад-Мирза и Фатали поехали в коляске на встречу с генерал-адъютантом князем Орбелиани, он тогда, случалось такое, исполнял за отсутствием наместника его должность.
И Фархад-Мирза вдруг заговорил о свободе:
- Какое это счастье быть недосягаемым для шаха! А впрочем, неплохо б и для царя! - Фатали поразила вспышка свободолюбивых мыслей в сыне Фатали-шаха, а тот еще и добавил: - Один Фатали - шах, он мой отец, но мы с ним враги по убеждениями, другой Фатали - чужестранец, но мы с ним единомышленники! Принца с распахнутыми объятиями встретил князь Орбелиани, и разговор остался неоконченным. "Неуж-то, - думал Фатали, переводя речь Фархада-Мирзы на приеме у Орбелиани, - он и впрямь убежден, что здесь наступило истинное благоденствие?!"
- Да, да, я слышал о вас, - говорил принц князю Орбелиани, - и даже знаю об аварском вашем правлении! Но я знаю вас и как большого поэта Грузии! - И, к удивлению Фатали, прочитал стихи Орбелиани. - Это мой собственный перевод на фарси!
Князь Орбелиани обнял принца, тотчас влюбившись, и произнес выспреннюю речь, почти непереводимую на фарси, и Фатали изощрялся как мог, заменяя витиеватые фразы приветствия образами Саади и Хафиза. Принц расплылся в улыбке. А когда вышли от князя, принц опять рассказал Фатали, как тяжело в родном краю.
- Вы чувствуете пламя, в котором мы горим, издалека. Вы слышите свистящий звук плети, а мы видим, как она змеей извивается над нашими головами! Вы во сто крат свободнее, чем мы! Мы проехали с вами в коляске, никто нас не оскорбил, а когда я прохожу по родной улице с иностранцем, то слышу свирепую ругань моих земляков на языке, непонятном иностранцу, но режущем мой слух; это в том случае, если про хожий знает меня; а если не знает, то ругань швыряется и в мое лицо. И мне ничего не остается, как молча проследовать мимо. А однажды в ясный день в центре города хулиганы (именно это слово и произнес - и по-русски! - принц) оскорбили английского посла: некий Ханджан на спор со своим фанатичным дружком плюнул в лицо "гяуру" - английскому послу Алессону: он шел на прием к премьер-министру по случаю новогоднего весеннего праздника. Их схватили, но что толку?
Ведь он оскорбил гяура, а это - угодно аллаху!
- О наивный! Вы увидели райский уголок, но то был мираж, возникший перед путником в безводной пустыне. Не кажется ли вам, что вы судите о нас по щедрости приема? Вас ослепил блеск люстр в зале наместника, а уши забила лесть. Не уподобляйтесь вождю мусульман-шиитов Фаттаху и не будьте столь наивны, как покойный Фазил-хан Шейда. Будто не вы горячо убеждали меня, когда мы ехали к князю, хотя я сам давно пришел к этой мысли: "Шаха-деспота надо гнать! Он довел людей до отчаяния! Помяните мои слова: он плохо кончит!"
Принц побледнел:
- Неужели я мог сказать вам это?
- Не придумал же я за вас! - вскипел Фатали.
- Почему бы и нет? Ведь придумали с седельником. Не могли же вы не знать, что пишет историческая хроника, если уж взялись за эту тему. Юсиф, став шахом, предался разгулу и со своими дружками кутил, развлекался, глумился над людьми, измывался над их женами и дочерьми, и оттого разгневанная толпа растоптала его, и трон, как пишет писарь Шах-Аббаса Искандер Мунши, стал для Юсиф-шаха гробом! Разве можно рисовать его просвещенным монархом? Где он мог усвоить прогрессивные идеи? Ну, я понимаю, ездил по свету, многое увидел, подвергался гонениям, но этого недостаточно, чтоб управлять государством. Да еще так разумно. Нет, нет, я не из тех узколобых своих земляков, которые вашу едкую сатиру приняли как нелюбовь к нашей истории, нации.
Сводные братья, сыновья Фатали-шаха, - как же им не высказаться о лжешахе Юсифе? Но есть оттенки в отношении к рассказанной Фатали истории: Фархад-Мирза, с которым Фатали едет в коляске после пышного приема у Орбелиани, возмутился, но не подал виду и даже поиграл в либерала, очень хотелось ему ближе познакомиться с мятежным писакой; Бехман-Мирза неизменно уходил от разговора и, даже породнившись с Фатали, - ни слова: не осуждает, но и не высказывает одобрения; забава, не более, для принца эта тяга Фатали к сочинительству. А вот и умнейший среди сыновей Фатали-шаха Джелалэддин-Мирза: он одобрил, а затем, как и Фархад-Мирза, выразил сомнение в способностях седельника править государством:
- Ну, неужели вы думаете, только ради всевышнего не хитрите, что простой седельник сможет когда-нибудь управлять государством? Не польстится на роскошь? Сможет не впасть в еще более худший, чем известный нам, деспотизм? Не учредит свой династический род?
И Фархад-Мирза сомневается.
- Мне кажется, - отвечает ему Фатали, - вы невнимательно прочитали мою повесть. Вы вытянули внешнюю канву, и повесть расползлась. И не без помощи цензуры... Но вы меня, кажется, не слушаете. Вас, видно, пленил князь выспренними тостами. Эти князья голубой крови! умение порой выразиться так, что дерзость звучит как тонкая лесть, а взрыв негодования - как высшая похвала. Помню, ворвался однажды к Воронцову тифлисский князь-генерал:
"Правда ли, князь?! - Вот-вот выхватит кинжал и вонзит в наместника. Я возмущен! Ты смеешь нас покинуть?! И теперь, когда в Крыму война!"
"Я стар, что поделаешь, я болен", - вяло заметил Воронцов.
"Ну так и умри! Умри как верный солдат государя на боевом посту. Покинуть нас! Обезглавить Кавказ! Чтоб мы осиротели! Чтоб край погрузился в траур!"
А потом Фатали, остановив коляску, сошел: "Следуйте за мной, принц, я вам кое-что покажу!" И Фархад-Мирза пошел за Фатали. Высохшее багровое пятно на мостовой.
- Это кровь! - Улица наспех посыпана песком, но кровь проступила, и песок почернел. - Еще не успели смыть. И это смыть нельзя!
- Но кто пролил ее?... Нет, не поверю! - воскликнул принц. - Чтоб он? Князь? Само жизнелюбие! Поэт-лирик?!
- Вы забыли: он еще замещает наместника. Он генерал-губернатор. Рука царя здесь, в Тифлисе ("Но кому ты говоришь, Фатали?").
- И кто эти несчастные? - спросил принц.
- Ремесленники! ("Ну, да вас ничем не удивишь!")
Это была мощная стихия - ремесленники двинулись ко дворцу наместника, чтоб заявить протест против насилия властей, против княжеской роскоши, против бремени налогов: жить невмоготу! И Орбелиани приказал стрелять "в чернь" - безоружную толпу: "Никого не щадить!"
Шли молча, а потом Фархад-Мирза заметил:
- Но что ему оставалось делать? Любой бы правитель на его месте, а случись такое и в моем Фарсистане...
- Вот именно!
- Но как иначе образумить толпу? Еще хорошо, что свой казнит, уверяю вас, - улыбнулся принц, а Фатали от растерянности ничего в ответ придумать не смог, - ремесленники еще и поблагодарят его за отеческий урок! - И действительно, настанет день - и на ленте венка от тифлисских ремесленников, пришедших проводить князя в последний путь (но прежде Орбелиани похоронит Фатали!), будет написано: "Ты брату упавшему протягивал руку, чтобы помочь ему встать". - От своего земляка и боль переносится легче! Ну вот, мы уже у консульства!
Фархад-Мирза преобразился: принц!.. Или Фатали надеялся вызвать в нем сострадание к ремесленникам?
ДВУГЛАВОЕ ЧУДИЩЕ
Никого рядом, но слышно ни Тубу, ни детей - все уснули, а за окном темень, и лишь язык свечи отражается в стекле, и смотрит на Фатали из окна усталый старый человек - неужто это он сам? И когда успел поседеть? Что-то шепчут тонкие, спрятанные под нависшими усами губы, шепчут тихо, не уловить смысла, а потом горестный вздох - то ли от быстротечности жизни, в которой, увы, ничего не меняется, не изменилось, изменится ли когда? то ли оттого, что, приглашенный (такая честь!) на юбилей Орбелиани, пошел, побежал, радуясь как мальчишка. Еще бы! Сам государь! И даже наместник великий князь специально прибыл из Боржома, прервав курс лечения. О том, что Орбелиани большой поэт, - ни слова. Даже стыдно, что знатный князь и прославленный в борьбе с горцами полководец, Аварский правитель, почти наместник, - и вдруг стихи!.. Лишь мельком, как показалось Фатали, он поймал брошенный на него князем взгляд: отчаянье! да, да, именно это! Или Фатали желал увидеть во взгляде князя то, что жило в нем самом? Кто, глядя на Фатали и его полковничьи погоны, вспомнит о сочинителе Фатали? Забава, не более, эта тайная страсть к сочинительству.