Лидочка не переживала о работе супруга, она считала, что главная её задача – не обременять мужа домашними заботами.
– Что приготовить на завтрак? Жареную колбасу с яичницей глазуньей? – она мило улыбнулась, потому что знала ответ.
– Отлично! – он голодным взглядом скользнул по тарелкам.
Румяная колбаска, источая аромат жареного мяса, скворчала на луковой подушке, пока не скрылась под яйцами, выпуская клубы пара, словно заядлый курильщик. Кухня наполнилась аппетитным дымком, и у Потапа от голода заурчал живот.
Лида росла в многодетной бедной семье. Восемь старших братьев оберегали егозу от любых дел, родители пестовали единственную красавицу дочь. Кухня была уделом матери, а Лидочка, днями играя на улице с подружками, так и не освоила кулинарию.
Раннее замужество не способствовало формированию хозяйских навыков, она приноровилась готовить незамысловатые блюда на скорую руку. Шустрая и подвижная женщина умиляла мужа своим присутствием. В благодарность за то, что Лидочке удалось поднять боевой дух и забыть удушающий сон, шалун огладил рукой её круглый зад и направился в ванную. Любитель холодного душа пыхтел под слабыми от отсутствия напора струями воды, насвистывал любимую мелодию.
За время пока жена сервировала стол, Потап привёл в соответствие с уставом свой внешний вид, вылил на бритое до блеска лицо дешёвый одеколон, обтёр душистые руки о китель, чтобы от него вкусно пахло, и пришёл завтракать в полной боевой готовности.
Лидочка, как всегда, оживлённо щебетала, даже птицу заводить не надо. Утром беседа с женой не клеилась, будто уста залепили пластырем. Болтовня была не в характере молчаливого сангвиника. Лида лопотала за двоих, а он верный пёс угрюмо слушал бабский вздор и во всём соглашался. Нельзя сказать, что он её не любил. Любил, но по-особому. Родную жёнушку уважал за то, что ей приходилось тянуть на себе домашние заботы, ведь его днем с огнём не сыщешь при его работе.
Выбранная в юности профессия эксперт-криминалист оставила печать скрытого неврастеника. С виду уравновешенный и праведный, он испытывал приступ внутренней злости, которая высвобождалась во снах. Жуткие сны, терзающие по ночам, приходили с завидным постоянством уже много лет. От ужасных сценариев боль иголками пронзала тело. Чрезмерно страдая от кошмаров, он думал, что однажды не выдержит бурного сердцебиения и захлебнётся кровью от высокого давления. После пробуждения чёртовы сны не оставляли ни капли здоровой плоти. Тело нестерпимо болело, как у разбитого параличом старика.
Он помнил день, когда эта боль поселилась в нём навсегда. Он был молод и только заступил на должность эксперт-криминалист. Это было первое расследование и выезд на место гибели людей. Казалось, что злосчастный пожар навек сохранится в памяти, лишив его спокойных ночей. Когда он видел на улицах города детей оставленных на милость природы без попечения родителей, в его памяти всегда всплывал незабываемый кошмар. Пожар, случившийся в зимнюю стужу в доме многодетной семьи, навсегда оставил в душе эксперта выжженное клеймо.
В злополучный день дети погодки остались дома одни, когда их мать повезла годовалого малыша в больницу, чтобы просветить рентгеном посиневшую после падения с печи руку. Виной пожара было пламя свечи у иконы Божьей Матери, захватившее тюлевые занавески.
Безжалостный убийца – огонь – унёс жизнь четырёх детей, оставленных матерью без присмотра. Беспомощные перед огненной стихией, запертые снаружи дети погибли. По великой Божьей милости спасся ребёнок, который был с матерью.
Он не забыл тот день, словно несчастье случилось вчера, помнил каждую мелочь и даже то, как под ногами вызывающе скрипел хрустальный снег. На фоне сгустившейся тишины, на почерневшей от пожара земле, где сгорел дом, из которого раньше всегда доносился детский смех, где только что бушевавший неуёмный огонь задушивший его навсегда, жуткий хруст снега казался непристойным, словно нарушал покой усопших.
Он помнил каждый свой шаг и чёрный снег на многие метры от пепелища. Не забыл сиротливо возвышавшуюся обугленную стену, с трудом напоминающую былой дом, старое покрытое сажей пианино, кособоко свалившееся между сгоревших половиц, закопчённую печь с отвалившейся задвижкой, погребённую стенами железную кровать, проглядывающую закопченной спинкой в груде обгорелых досок. Жуткая картина укоряла взрослых в безответственности, что под кроватью, куда спрятались от пламени огня неразумные малютки, они уснули навечно. В сущем хаосе смерти дети превратились в обугленные головешки. Образ Божьей Матери не спас от неминуемой гибели.