Норт улыбнулся. Простодушно, словно ребенок.
– Скорее всего нет, капитан. Очень надежно сделано.
– Ты так радуешься, будто сам его построил, – заметил Венемир.
– Это… не я.
– Знаю, что не ты. Эй, парень! Очнись. Мы начинаем войну за чертов мост. Придумай, как нам его сломать. Иначе мы тут все подохнем.
Воевода привстал на стременах. Закричал гулким, хриплым голосом профессионального военного – и с легкостью перекрыл гул главной площади:
– Некры прут! Отечество зовет!
Молчание.
– Ну и что? – спросили наконец из толпы.
Воевода оглядел собрание, но различить наглеца не сумел.
– Не «ну и что», а в оружие и всем взрослым сукиным сынам быть у вербовочного пункта. Немедля. Вот прям сейчас! А кто у вербовщика не будет, готовый пролить кровь за независимость родной страны, тому сукину сыну я башку проломлю сам вот этой железкой. Так, чтобы патрио… патриа… патритизм ушами пошел.
Воевода взвесил в руке огромный шестопер. Люди переглянулись. Такой «железкой» можно было взломать крепостные ворота.
– Так кому патритизму? – осведомился воевода. – Одним махом вогнать?..
– Что такое «патритизм»? – тихо спросил один кмет у другого.
Тот повернулся, оглядел его снисходительно:
– Это когда твоя родная хата засрана и дырява, а ты ее все равно любишь и никакому ворогу не отдашь.
Кмет почесал затылок.
– Ну а если хата не засрана? Тогда что?
– Любить незасранную хату любой дурак может, а ты засранную полюби. Вот это патритизм.
– Подожди. А если в ней полы выскоблить и говно оттуда вычистить? А уж потом любить?
Молчание. Умный задумался.
– Тогда это не «патритизм», – сказал наконец.
– А что?
– А… а другое слово.
– Знаю-знаю, – поморщился Венемир. – Мы традиционно наступаем, некры получают отпор… Есть еще какие-то новости?
Ян Заставек покачал седой головой. Он был самым старшим в банде, лет на десять старше капитана.
– То есть все намного хуже? – сказал Венемир.
– Ну… как тебе сказать…
Венемир вздохнул. Так он и думал.
– Рассказывай, Ян.
– Видел сегодня, – начал тот, – чудесное. Висело чудесное на столбе. Как тебе? «Храбрые полки нашего короля доблестно наступают, не отдавая врагу ни пяди земли». Это, видимо, новое слово в искусстве пропаганды…
– Значит, мы драпаем? – уточнил Венемир.
– Ну…
– Опять?! – Лютер Малькольм не верил ушам.
– Выполняйте приказ, капитан.
Гном в сердцах махнул рукой, выругался.
– Отступление, – повторил он. – Ох ты, чертова мать, какая резеншпенция… или ретирация? Короче, какая-то болтливая хрень, каковой обычно прикрывают голую задницу и собственную трусость.
Адъютант вскинул голову. Голос зазвенел:
– Это тактический маневр, господин Малькольм! И… и… и не вам указывать главнокомандующему, что делать! Это… непатриотично.
Лютер Малькольм непатриотично сплюнул.
– Один хрен, – сказал он. – Хоть розой жопу назови, хоть нет, вонь все равно одна и та же.
– Вы забываетесь!
Лютер сделал шаг, и адъютант замолчал.
– Я, господин хороший, – сказал Лютер и взял адъютанта за пуговицу, – имею собственное мнение. И один черт – не вижу причин за него извиняться. Вот так-то. Бывайте!
– Гномы. Чужаки. Нелюди, – зашипел адъютант, когда Лютер ушел.
И вдруг – схлопотал по зубам. Земля больно ударилась в затылок.
– Поднимайся, – велел капитан арбалетчиков, человек. – И чтобы я больше твоего шипения не слышал, дружок. По крайней мере, на сто верст вокруг. Тошнит меня от таких звуков. Сам не свой становлюсь… веришь?!
– Верю, – сказал адъютант и потрогал челюсть.
– Прямо взял и в зубы двинул? – поинтересовался Венемир.
– Ну… более или менее.
– Графу Дормайеру? Адъютанту командующего? Капитан арбалетчиков?
Ян развел руками. Мол, из песни слов не выкинешь.
Венемир вздохнул. Несмотря на привычку украшать свои рассказы поистине фантастическими подробностями, Ян Заставек редко ошибался в главном…
– Люди будут драться за себя и за гномов, это точно, – сказал Ян. – А вот будут ли гномы драться за людей? Это вопрос.
Хороший вопрос, подумал Венемир.