— Это от Янки Скворцовой. — Маша вновь невольно улыбнулась. — Помнишь? Со мной в школе училась. Такая блондинка с яркими глазами.
Переобувшись в домашние тапочки, девушка прошла за мамой.
— Помню, помню. Подруга твоя, — мама что-то готовила, постоянно помешивая содержимое сковороды. — Помню, и как на дискотеки вы с ней бегали, и как вместе в лагерь ездили, и как я вас с выпускного пьяных домой вела, а на следующий день таких же вела с природы, где вы с классом умудрились выпить ящик водки и еще чего-то по мелочи. Как же не помнить?
— Да ладно, мам, праздник же был, молодые, счастливые, школу как-никак закончили.
— Ага. Счастливые. Счастьем было то, что вы потом не умерли от выпитого, а промучившись на следующий день животами и головой, все-таки смогли расстаться хотя бы на день.
— Больше, чем на день, мам, — с грустью в голосе сказала Маша. — Больше. Уже восемь лет прошло с выпускного.
— Ладно. Читай уже, что там?
Маша улыбнулась. Присела за стол, на котором уже появились тарелка с нарезанными огурцами и помидорами. На сковороде дожаривалась картошка, поблескивая золотистыми, слегка маслеными и очень аппетитными кусочками. Девушка открыла конверт, немного нервничая от ожидания и предвкушения еще не известного содержания. Вздохнула, как перед погружением в прохладную воду, и раскрыла письмо. Один лист формата А4 — это само письмо, и небольшая открытка. Первым делом Маша посмотрела открытку.
На белой с оттенком розового цвета матовой бумаге два белых голубка ворковали друг с другом, слегка соприкоснувшись красными клювами. А рядом с ними на вышитой розовыми кружевами подушечке, в окружении таких же розовых цветов вишни, лежали один на другом два золотых кольца. Девушка развернула открытку.
«Если Вы получили эту открытку, значит, 22 августа этого года Вы со своей второй половинкой приглашены на скромное празднество, посвященное нашему Дню Свадьбы».
И подпись:
«С уважением, Ваши Яна, пока еще Скворцова, и Андрей Ирилеонов.»
— Ирилеонов! Мам! — Маша, улыбаясь, посмотрела на маму. — Янка из Скворцовой станет Ирилеоновой!
Женщина усмехнулась.
— Ну и хорошо. Это же не какой-нибудь Какашкиной.
— И то верно. А я через два месяца еду на свадьбу.
— И куда тебя приглашают? — мама расставляла на столе тарелки.
Маша развернула письмо, быстро пробежала по нему глазами в поисках необходимой информации.
— На солнечный пресолнечный берег Черного пречерного моря. Сочи, мам.
— Это хорошо. Иди мой руки, а я накладываю кушать.
3. Бродяги
— Эй, бродяги. Ну что, гуляем? — Бес подошел к стоящим полукругом трем парням и бросил в центр пакет, в котором отчаянно задребезжали чуть не разбившиеся бутылки. — Вы что такие веселые? Аж повеситься хочется.
— Не тараторь, — остановил его браваду Моня. — Кису повязали.
— Кису? — медленно произнес вновь пришедший, и задумчиво почесал затылок, сбив при этом серый кепель себе на лоб. — Да я же с ним неделю назад по киоскам прошустрил. Вот черт! — он со злостью сплюнул на асфальт перед собой. — А за что? Как?
— Пока не в курсе, — ответил Миха, присев на карточки и протянув руки к пакету. — Сами вот мозгуем, по какому делу залет и кого он с собой потянуть может.
— Да не. Киса — пацан правильный, — Моня начал помогать Михе организовать поляну на лавочке. — Он за собой не потянет.
— Потянет, не потянет, — одноглазый оглянулся по сторонам, высматривая, нет ли тех, о ком он собирался говорить. — Это как менты надавят. А то такое может быть, что и мамку свою им сдаст, — он еще раз посмотрел по сторонам и сплюнул себе под ноги.
— Все, пацаны, молчок, — Моня поднял один из четырех наполненных пластиковых стаканчиков. — Ну. Что бы Кису не закрыли, — замолчал на секунду и добавил. — И нас вместе с ним.
Не чокаясь, парни выпили по первой. Без закуски, словно воду. Одноглазый, чье прозвище полностью совпадало с внешностью, достал пачку сигарет, которая, пройдя по кругу, сразу полегчала на четыре штуки. И через секунду у каждого во рту дымилось по огоньку.
Двор, в котором отдыхали парни, располагался на окраине города, затерявшись среди разваливающихся пятиэтажек, население которых не очень рвалось утихомиривать иногда чересчур разошедшихся гуляк. Смысла не было. Если менты приезжали и забирали кого-нибудь, то где-то через час, этот кто-то возвращался и начинал орать еще сильнее, суля всем жильцам не очень приятное будущее. И такие вечера у пятиэтажек повторялись с завидной регулярностью. Так что жильцы окружающих когда-то детскую площадку домов, на которой сейчас пьянствовали представители законно непослушной прослойки общества, уже не обращали на них внимание.