Подписав все три бланка, он поднялся. Адвокат нервно поправил галстук.
— Ну чё, готовы? За мной, — проговорила лошадь.
Комната свиданий была разделена стеклянной стеной на две половины. Ник сел, осмотрелся, провел пальцем по телефону — на вид обычному, советского образца. Ник всегда дурел в бюрократических конторах, здесь же чувствовал себя совсем пришибленным.
Наконец привели маму. Ник вскочил. Мама испуганно глянула назад, на закрывающуюся дверь, метнулась к стулу, уселась, сцепила руки и плотно сжала колени. На ней был перекошенный рабочий костюм. Наконец она сфокусировала взгляд на Нике. Ее широко распахнутые карие глаза запали, покраснели, веки обвисли, она осунулась и постарела.
— Никита, мой ты мальчик… — донеслось из телефонной трубки. — Как Лешенька?
— Нормально.
В трубке затрещало, мама шевелила губами, но ее не было слышно. Ник положил и снова снял трубку.
— Повтори, повтори, я не слышала…
— Все хорошо. Сказали, через пару дней будет как новенький.
Мама бесцветно улыбнулась, и губы ее задрожали. Ник заметил, что она прячет испачканные чернилами пальцы. Представил грубую конвоиршу, ведущую его мать, дающую ей затрещины: «Пшшла! Чё ты телишься, быстрее давай». Представил, как ее обыскивают, снимают отпечатки пальцев. Представил двухъярусные кровати и застоявшуюся сырость, испитые рожи сокамерниц и серые или — еще хуже — грязно-бежевые стены изолятора, и прикусил губу.
Он сделает все возможное, чтобы ее вытащить. Добудет денег. Устроится на три работы. Он придумает что-нибудь, обязательно придумает! Пашку из-под земли достанет. Друг называется — трубку не берет, когда нужен!
— Я тебе принес еды и вещей немного. И кофе твой любимый, я знаю, ты не можешь без кофе. И пару шоколадок. Мама, я тебя отсюда вытащу. Адвокат говорит, ничего серьезного. Вы уже всё обсудили? Может, его пригласить? Он здесь, без него могли и не пустить — порядки такие…
Зажмурившись, мама мелко затрясла головой:
— Нет-нет, не надо. Все будет хорошо, ты только не переживай, сынок, возьми деньги, если понадобятся…
— Уже взял. Я нашел хорошую работу — на четыре тысячи долларов, с возможностью карьерного роста…
Ник долго нахваливал новую работу, а сам смотрел на побелевшие костяшки кулаков матери и понимал: она держится из последних сил. Действительно, не дослушав его, она сказала:
— Я так и чувствовала: беда не приходит одна. Леша, теперь вот… А я же ничего такого не делала, ничего не нарушала! За что они меня посадили? — Мать сорвалась на крик, потом протяжно всхлипнула и разрыдалась.
Ник поджал губы и с ненавистью уставился на телефонную трубку. Рыдала мама долго, потом успокоилась, извинилась.
Беседа не клеилась. Ник понимал: нужно разбить стекло, шагнуть к маме, обнять, чтобы она выплакалась, почувствовала поддержку и заботу. Но нельзя — изоляция. Да еще проклятый телефон трещал и щелкал, и половину слов разобрать было невозможно.
Когда время свидания подошло к концу, мама занервничала, у нее задергалось веко. Ник попрощался и направился к выходу. Не было сил смотреть, как ее уводят насильно.
Домбровский подвез Ника до Марьина и пообещал сделать все возможное. Ник не видел его и не слышал. В ушах хрипел проклятый аппарат, а перед глазами была осунувшаяся, постаревшая мама. А ведь это из-за него она пострадала. Из-за коэффициента пассионарности, будь он неладен, и сказочного режима Каверина.
Ник позвонил Паше — за последние несколько дней он столько раз это делал, что получилось автоматически. На этот раз Паша снял трубку и проговорил совершенно неживым голосом:
— А это ты? Слушай, Ник… Такое дело. Не могу я тебе помогать, понимаешь? Ты в такое влез… Извини, друг. Правда, прости. Не могу, жить хочу, у меня же Кира маленькая совсем. Ты ведь получил мое письмо?
— Да ничего, — буркнул Ник. — Я понимаю.
Он понимал Пашу умом, понимал, что сам сейчас подставляет под удар близких, уже подставил и маму, и Лешку. Но предпочитал трепыхаться, взбивать окружающее дерьмо в подобие масла.
Ник спустился в метро и поехал к Лешке.
И только затем — на собрание «Щита».
Ник арендовал зал сегодня утром. Не сам, конечно, через доверенных лиц. Это оказалось неожиданно просто и дешево — тренинговые и лекционные помещения сдавались по всей Москве.
Ник опасался, что зал останется пуст, что командиры и их помощники забьют на выступление. Нет, вот они — ряды полны, и кто-то сидит в проходе на полу. Здесь и ребята из спортивных клубов, и антифашисты, и активисты развалившихся марионеточных партий — те, кем подтерлись и выбросили на помойку. В основном молодежь, но попадаются зрелые мужчины и люди преклонных лет. Их привело отчаяние. Они пришли за новой верой, пока настороженные и недоверчивые, но когда они поймут, что их никто не собирается обманывать, — получат ее. Люди не так глупы, как их рисует власть, и должны отличить ложь от истины. И на нем, Нике, ответственность за доверившихся ему людей.