А потом я понимаю. Я знаю. Я сделаю. Я нахожу его человека. Он лысый. У него на голове гнутый крест нарисован — не смоешь. Не помню слово, как так рисуют. Осматриваюсь. Ага. Вот друг моего человека. Я помогу. Я почти совсем вырос. Я мягко беру друга моего человека. Пусть сделает, как я хочу.
Все дороги в центре были перекрыты, но у Ника даже не проверили документы. Лупая пустыми глазами, офицеры и спецназовцы отдавали Нику честь. Радио продолжало лопотать про правительство, чрезвычайное положение, про невмешательство войск… Ник попросил убавить звук.
Он все понимал и так, он видел судьбу, мог мять ее, лепить из пластилина реальность по вкусу, он мог стать огромным и должен был стать таким. Надрывался телефон — отчитывался Стас, домогались корреспонденты.
Ник прикрыл глаза — это было надежнее, чем слушать новости. Он скользнул взглядом по России и с удовольствием увидел, что не только москвичи вышли на улицы. В Новосибирске велись уличные бои, в Питере у Зимнего клубилась толпа, все большие и малые, сонные и лихорадочно-оживленные города России заполнились протестующими людьми.
Пока что у бунта не было направления. Пока что имя Каверина вспоминали нечасто.
Но Ник настроен был это исправить.
Кониченко уже ждал на площади, и машина Борзова должна была остановиться у сцены с минуты на минуту. Ник знал, что скажет.
Зазвонил телефон, Ник собрался сбросить вызов, но взглянул на экран: Реут.
— Тимур Аркадьевич? — крикнул он, перекрывая шум толпы. — Спасибо, что помогли!
— Где ты сейчас?
— На Манежке, мы с ребятами…
— Слушай, это очень важно! — закричал Реут. — Я ошибся! Хозяев нет, есть сущность, порожденная самими же людьми, бог войны и смуты. Главный держал тварь в узде, но теперь она вырвалась из-под контроля, я не смог ее остановить. Она хочет тебя, Никита! Уезжай оттуда. Спрячься где-нибудь. Это может быть опасно!
Но слова Реута падали в бесплодную почву, казались мелкими и ненужными. Какая тварь? Где? Ник взглянул на затянутое тучами небо и улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Тимур Аркадьевич, у меня все хорошо.
— Никита. Слушай. Не позволяй ему завладеть собой. Он не может существовать сам по себе, ему нужны наши чувства, наша кровь, — продолжал разоряться Реут. — Тварь на свободе, и мы должны ее остановить. Если этого не будет, прольется кровь, много крови…
Наверное, Реут пытался придать своим словам значимость, напугать, убедить, но Нику не было страшно. Он чувствовал любовь, накатывающую волнами, он сам был — любовь, он нес свою любовь на сцену, чтобы поделиться с людьми. Никогда еще Ник не был таким счастливым, окрыленным.
— У меня все хорошо, — сказал он в трубку. — Извините, меня зовут. — Сунул телефон в карман и зашагал к сцене.
Люди, собравшиеся на митинг, расступались перед ним, как море перед Моисеем.
Крест вышел на митинг, потому что чувствовал — надо. Они все вышли. Он осмотрел своих друзей и остался доволен: бомберы, узкие черные джинсы, заправленные в высокие ботинки. Бритые головы. Холодно, но сразу видно, кто идет.
Крест один носил татуировку — свастику на голове. Чтобы выделяться.
Они пришли рано и стояли у импровизированной сцены. Кто собрал, зачем? Наверное, из «Щита» мудаки. Этим волю дай — они всю страну построят шеренгами и поведут в славное интернациональное будущее.
Крест сжал под курткой пистолет. Недавно добыл. Специально, чтобы убить Каверина. Этот педрила портил ему всю игру. Вылез в телик со своей смазливой рожей, всех обаял и понес пургу про мир во всем мире и любовь. Ну, может, не про это. Но ясно, что убить надо.
Главное, сначала пытался ведь по-хорошему. Письмо ему написал: не лезь, захлопнись, малахольный. Камень еще кинул с запиской. Для вразумления. И на другой день — нате! Рожа стеклом порезанная, глумливая, прямо в новостях. Любят журналюги Каверина, со всех сторон облизывают. Жиды. Или хачики. Каверин — он и тем, и тем сосет. Сразу видно.
В общем, он на сцену вылезет. Тут к гадалке не ходи — вылезет. И тогда нужно стрелять, не думая. Сразу палить.
Стрелять Крест умел, попадать тоже.
Сразу станет хорошо. Он сам поднимется на сцену, ребята помогут, мудаков из «Щита» побьют, ребят много, они — сила. Крест скажет людям, что все беды — от жидов и хачей. И пидоров тоже гнать. Люди же не слепые. Они поймут. Они пойдут и все вместе наведут порядок. Россия — для русских.
Крест улыбнулся. Его мама могла бы поклясться — так ее мальчик, ее блудный сын, забывший свой народ, поменявший фамилию на отцовскую — Иванов, не улыбался с детства. Но мама его не видела. Год назад она переехала в Израиль.