— Я даю тебе честное слово, что я не возьму бюллетень. Но давай все-таки выясним, что с тобой.
Все-таки мы вызвали врача, он пришел, послушал, постучал и пишет мне рецепт: «Срочно. Нитроглицерин, капли». Врач ему сказал:
— Лежать. Завтра к вам приедут делать кардиограмму.
Мы сходили в аптеку, купили все лекарства, стали давать ему. На следующий день приехали, сделали электрокардиограмму. Я спрашиваю, когда она будет готова. А тогда, в пятьдесят девятом году, показания прибора расшифровывали до недели. Не то, что теперь — тут же.
— Через недельку к вам приедет врач с уже готовым описанием. Лежать, не вставать.
Через неделю приезжает врач, другой. Алеша лежал. Как только встает — холодный пот градом. Я открываю дверь, сразу спрашиваю:
— Инфаркт?
— Нет, инфаркта нет. Где он?
— Вот, лежит у себя в комнате.
Посмотрел, сказал: «лежите», и все. Фатьянов ему книжку подписал пятьдесят пятого года, маленькую… Смотрю — врач выходит из его комнаты, и он выходит за ним. А ко мне приехала мама из Ростова-на-Дону, и Сережа здесь Никитин был, и мы готовили обед.
Обращаясь к врачу, он и говорит:
— Можно выпить сто грамм?
Тот отвечает:
— Пять капель из пипетки, — Отшутился.
Алеша сел все-таки за стол, на столе, конечно, появилась бутылка. Чувствую, что он бледный такой, ему нехорошо. Сели. Сережа, мама, я, он — налили по рюмочке. Он так сидит, смотрит на меня.
— Плохо? — Спрашиваю.
— Да, плохо, — пить не стал.
С него опять этот холодный пот. Ну и пошел, лег. Это было все в начале ноября. Ну, потом, успокоившись, что инфаркта нет, он стал потихоньку вставать. Но из дома уже не выходил.
Последние дни и часы
1. В «фатьяновской гостинице» мест нет
Традиционно день рождения Галины Николаевны отмечали шумно и весело седьмого ноября. Она родилась десятого, но приглашала гостей всегда на седьмое: к этому красному дню всегда «лепилось» еще несколько выходных. Можно было засидеться и до утра — никому не нужно было торопиться на работу. Но в этом году она не собиралась праздновать свое рождение.
Миновало седьмое ноября тихо и шепотом, с запахом валидола и валерьяны. А десятого — пришли друзья. Они пришли без приглашения, ибо день рождения жены Фатьянова был «красным днем» в негласном календаре Союза писателей.
Галина Николаевна с Таней стали спешно подавать на стол все, что было. Бялики, Смеляков и Стрешнева, Ваншенкин, Репкины, Островский, Ахмадулина, Луконин, Доризо — все были веселы, вели себя непринужденно, радостно. Они завалили кухню цветами и подарками.
Сели за стол.
Вышел к ним Фатьянов, немного побыл и ушел в кабинет, лег.
Каково-то было ему без стихии праздника…
Опять кто-то читал стихи, Ярослав Смеляков предложил заняться буриме. Он начал строчку, кто-то продолжил. Развеселились. Татьяна Стрешнева вдруг сказала:
— Прекратите, это же пошло…
Это было сказано обидно, получилась пауза, все притихли… Почувствовалось какое-то неудобство — не то тревога, не то усталость. Недомогание хозяина вызывало грусть. И вскоре все простились и разошлись.
…В эти дни Алексей Иванович чувствовал себя значительно лучше.
Он вставал, стучал на машинке, дорабатывал поэму «Хлеб». К 12 ноября он ее закончил и напечатал чистовой вариант, в котором она была названа «одой».
Двенадцатого ноября у дочери Ии Викторовны Верочки был день рождения. Девочке исполнялось семь лет. Не было года, чтобы дядя Алеша не приехал ее поздравить. Но неуверенность в собственных силах на этот раз оставила его дома. Галина Николаевна взяла детей и уехала к Ие Викторовне.
В этот же день — двенадцатого ноября — «фатьяновская гостиница» вновь была полна. Из Вязников приехал брат — летчик Николай Меньшов с беременной женой Надеждой. Они приехали в Москву за «приданым» для ожидаемого младенца. Остановился проездом из Владимира в Малеевку Сергей Никитин, чтобы утром отправиться в дом творчества. По делам пожаловали театралы — из Котласа главный режиссер Дмитрий Сухачев, и директор театра из Волгограда Геннадий Жарков. Они снова набирали на московской бирже актеров для своих театров. Несколько молодых актеров и актрис сидели в кухне, там у них проходило собеседование. Зашли проведать Фатьяновых муж и жена Быстрых, балетная пара из Московского театра оперетты…
Когда Галина Николаевна с детьми вернулись домой, народу была полна кухня.
На знаменитой фатьяновской ванне сидел Алексей Иванович и читал с листа оду «Хлеб». Видно, молчать было выше его сил.
Все гости, которые не разошлись — а, казалось, их стало еще больше — слушали. Закончив чтение, Алексей Иванович сразу как-то погрустнел, потускнел и ушел.
В эту ночь на его тахту «подложили» Сергея Константиновича, поскольку спальные места были все заняты. Галина Николаевна прилегла к одному ребенку, няня — к другому, в кабинете положили Меньшовых, кто-то лег на ванну, заложенную досками…
2. Ода «Хлеб»
Наступил поздний ноябрьский вечер.
В открытую форточку доносились звуки метропоездов. Алексею Ивановичу не спалось. Ему было и радостно, и тревожно оттого, что он написал «оду». Ему хотелось говорить об этом событии, выговориться. Он вышел в кухню, включил настольную лампу и набрал номер телефона племянницы.
Ия Викторовна знала, что значила для Фатьянова поэма. Еще до войны, на Басманной он, юный и вдохновенный, по-детски обещал ей написать поэму из поэм. Он читал ей, совсем еще ребенку, длинные стихи о беспризорниках, и у нее блестели слезы на глазах. А вот теперь он снова ей, уже взрослой женщине, матери, по телефону читал свою оду «Хлеб».
Он попросил не обижаться за то, что не смог приехать к Верочке и обещал завтра несмотря ни на что быть у них…
Потом он позвонил во Владимир Кларе Михайловне и тоже прочел ей оду.
В четыре часа утра 13 ноября телефонный звонок раздался в квартире Репкиных. Трубку взяла Татьяна.
— Я закончил поэму! — Услышала она голос Фатьянова.
— Алеша, времени сколько! — Пожурила она его. Рядом спал муж, которому надо было утром отпраляться на службу, за портьерой проснулась мама…
— Ты что, отказываешься? Это же ода! — Удивился Алексей Иванович.
Она все поняла. Ему хотелось кому-то читать. И она ответила:
— Конечно, буду слушать.
И он в четвертый раз за сутки прочел оду «Хлеб» с беловых листков, которые больше никто никогда не видел.
Исчезновение единственного экземпляра этой последней работы Фатьянова стало одной из неразрешимых загадок его жизни.
Позже оду восстановил режиссер Дмитрий Сухачев. Благодаря профессиональной памяти, он вспомнил ее, но, вероятно, в первоначальном варианте — то есть, когда ода была поэмой.
13. 11. 1959
1. Непривычная тишина
Утром Фатьянову стало хуже. Галина Николаевна деликатно попросила гостей поскорей расходиться по делам:
— Ребята, Алеша плохо себя чувствует. В четыре часа приходите на обед…
Меньшовы ушли по магазинам, режиссеры — на биржу, Никитин уехал в Малеевку.
Таня его проводила на вокзал и принялась готовить обед.
Галина Николаевна сходила на курсы кройки и шитья, вернулась.
Алексей Иванович лежал в маленькой комнате на диване, отвернувшись к стене… Она заглянула — он спал, глубоко и ровно дыша.
В квартире стояла непривычная тишина, но вскоре к Алене пришла учительница музыки Антонина Ростиславовна, и начался урок. Тогда Галина Николаевна пошла в парикмахерскую, которая была совсем рядом — на набережной Шевченко. Было половина второго дня. Смолк рояль за закрытой дверью. Антонина Ростиславовна засобиралась.
Вдруг Алексей Иванович позвал: