К чему при честной цели шум?
Зачем шутом с гремушкой быть?
С искусством малым здравый ум
Себя сумеет заявить.
И если подлинно есть что сказать,
Зачем мудреных слов искать?
Да, ваши речи с яркой мишурой,
Глаза лишь людям отводящей,
Бесплодны, как осеннею порой
Туманный ветр, в сухой листве шумящий!
Вагнер
О, Боже! Жизнь кратка, — меж тем,
Искусство долго в изученье.
Я при своем критическом стремленье
Пугаюсь иногда совсем.
Источники, какие и найдешь,
Чтоб приобрестъ, как трудно достается,
Полу пути, пожалуй, не пройдешь,
А бедняку и умереть придется.
Фауст
Ужель пергамент — кладезь тот священный,
Что в силах жажду навсегда залить?
Лишь из души отрадою нетленной
Возможно душу утолить.
Вагнер
Позволь! Так радостно, признаться,
В дух прошлых лет переселяться,
И видеть, что до нас писал мудрец,
И как мы далеко ушли-то, наконец.
Фауст
О! Далеко. До звезд самих!
Для нас, мой друг, чреда веков былых
Есть книга за семью печатями.
Что духом тех веков слывет,
То, в сущности, дух самых тех господ,
А в нем века должны признать мы.
Тут больше грустного, чем срама.
Посмотришь, — жаль, что не бежал давно;
Помойное ведро, чулан для хлама,
И много что событие одно, —
С прекрасной прагматической максимой,
Ни с чем в устах у кукол несравнимой!
Вагнер
Однако мир и дух-то наш познать
Ведь каждого из нас прельщает.
Фауст
Да, что зовется познавать!
Кто вещи звать их именем дерзает?
Того, кто что-нибудь да знал
И сердцу в простоте душевной дав свободу,
Свои воззрения и чувства нес народу,
Народ же изгонял всегда, да распинал.
Любезный друг, прости, давно уж ночь,
Пора расстаться позднею порою.
Вагнер
А я не спать и доле бы не прочь,
Чтоб так учено толковать с тобою.
Но завтра, ради праздника Христова[34],
Про то и се позволь спросить мне снова.
Ученый труд давно себе усвоя.
Хоть много знаю, — знать хотел бы все я.
(Уходит.)
Фауст
Как в голове надежда не проходит,
Когда иной пустому только рад,
Рукою жадно роет клад,
А дождевых червей находит!
Как смеет речь людская здесь звучать,
Где мощный дух сказался мне тревогой?
Но, ах! Спасибо, в этот раз сказать
Я должен и тебе, бедняк убогой.
Ты спас меня в ужасный этот миг,
Как я едва с рассудком не расстался.
Так исполински образ сей возник,
Что сам себе я карликом казался.
Я образ божества, когда
Перед зерцалом правды вечной
Я мнил, в отраде бесконечной
Стряхнуть земное навсегда;
Я, выше херувимских сил
Мечтавший всюду разливаться,
И творчески с небесными равняться, —
Как тяжело я должен рассчитаться!
Ты словно гром меня сразил.
С тобою мне равняться не пристало.
Хоть сил во мне призвать тебя достало,
Но удержать тебя не стало сил.
Я был в те чудные мгновенья
В душе так мал и так высок;
Ты вновь столкнул без сожаленья
Меня в людской неверный рок.
Кто скажет мне: куда стремить желанья?
За тем порывом, иль назад?
Ах! Наши действия, равно как и страданья
Ход нашей жизни тормозят.
К высокому, что в духе обретаем,
Все чуждое помалу пристает.
Когда земного блага достигаем,
Все лучшее мечтой у нас слывет.
Святые чувства жизненных стремлений
Коснеют средь житейских треволнений.
Хотя сперва, в порыве молодом,
Мечта рвалась взлететь над сферой звездной.
Теперь ей круг очерчен небольшой,
Когда за счастьем счастье взято бездной.
Забота тотчас в сердце западает,
В нем тайные страданья порождает,
И, разрушая радость и покой,
Все маской прикрывается другой:
Дом, двор, жена и дети нас дурачут,
Вода, огонь, кинжал и яд,
Что не грозит, — пред тем дрожат,
И то, чего не потерять, — оплачут.