Богам не равен я! Глубоко в том сознаюсь;
Я равен червяку, я в прахе пресмыкаюсь.
Его, возросшего, живущего в пыли,
Стирает путника ступня с лица земли.
Не прах ли, что с высоких стен
Здесь грудь стесняет мне до боли,
Что здесь гнетет меня как тлен
В жилище копоти и моли?
Найду ли здесь, чего искал,
Хоть в тысячах бы книг я убеждался,
Что человек всегда страдал,
Что изредка счастливец выдавался? —
Что скалишься так, череп ты пустой?
Что мозг твой, как и мой, добыча тленья,
Что дня искал ты в темноте густой,
И, алча правды, знал лишь заблужденья!
Вы инструменты, кубы горбачи,
Колеса, гребни на смех, знать, вы были?
Стоя у врат, я видел в вас ключи,
Бородки ваши ничего не вскрыли. —
Таинственна средь бела дня,
Природа не дает покров свой снять руками,
И то, чего она не вскроет для меня,
Винтами выдавить нельзя да рычагами.
Ты, старый хлам, мной сбережен ты весь,
Ты послужил отцу, но мне не мог годиться.
Ты, старый свиток, ты коптишься здесь,
С тех пор, как на столе лампада тут дымится.
Не лучше ль было б мне всю эту дрянь прожить,
И не потеть всю жизнь над малым, что имеешь,
Что мог ты от отца в наследство получить,
Приобрети, — и им ты овладеешь.
Нас давит то, чего нельзя употребить,
Лишь в том, что создал миг, ты пользу возымеешь.
Но отчего мой взор к той точке прилепился?
Ужель тот пузырек для глаз моих магнит?
Зачем весь мир вокруг внезапно озарился,
Как в час, когда луной полночной лес залит?
Привет тебе, о, склянка дорогая!
Благоговейно чту тебя, снимая.
В тебе дивлюсь людскому я уму,
Ты усыпительница мук несносных,
Ты выжимок всех соков смертоносных,
Иди служить владельцу своему!
Тебя я вижу — и слабей страданья.
Тебя беру — и никнут все желанья,
Отлив волны духовной настает.
Меня влечет морская вдаль пучина,
У ног моих зеркальная равнина,
На новый берег новый день зовет.
Я огненную вижу колесницу
Сходящую! И я готов душой
Перелететь эфирную границу
К деяньям чистым сферы неземной.
И это счастье жизни богоравной,
Недавний червь, ты мог бы заслужить?
Лишь к солнцу, милому недавно,
Дерзни ты спину обратить!
Отважься только в те врата ворваться,
Которых всяк бежит невольно сам.
Пора тому на деле оправдаться,
Что сильный не уступит божествам.
Не трепетать пред мрачной той пещерой,
Куда мечта на казнь себя ведет,
В тот переход пуститься с верой,
Где целый ад пред устьем тесным ждет,
На шаг такой с улыбкою решиться,
Хотя б затем пришлось в ничто разлиться.
Теперь сойди, хрустальная ты чара,
Из своего старинного футляра,
Тебя я много лет позабывал!
Пиры отцов ты обходила,
Гостей угрюмых веселила,
Когда тебя один другому подавал.
Изображений хитрых блеск и свет
И пьющих долг их объяснять стихами
И пить до дна, не отольнув устами, —
Все в память мне с пирушек юных лет;
Теперь тебя не передам соседу,
И в честь твою не рассмешу беседу;
Вот этот темный сок, который лью
Теперь в тебя, мгновенно охмеляет.
Кто сам готовил — избирает,
Чего душа в последний раз алкает,
Его в честь утра праздничного пью!
(Подносит чашу к устами. Звон колоколов и хоровое пение.[35])
Хор ангелов
Фауст
Что так жужжит, какой веселый звон
От уст моих вдруг чару отрывает?
Иль гул колоколов со всех сторон
О светлом празднике вещает?
Иль та же песнь, что пел ночной порой
Хор ангелов над сенью гробовой,
Союз нам новый обещает?
Хор женщин
Благоухания
Мы ему лили,
Полны рыдания,
Здесь положили,
В плат из холста мы
Его облекли.
Ах! Но Христа мы
Здесь не нашли.
Хор ангелов
Христос воскресе!
Блажен тот преданный,
Кому изведанный
И заповеданный
Искус дадеся!
вернуться
35
Церковные песнопения и звон колоколов доносятся, по-видимому, из ближайшего храма, где совершается пасхальное богослужение.