Вышла на крыльцо жена. Они сразу в ноги ей пали, вымаливая прощение. Татьяна Потемкина сказала мужу:
-- Я ведь тебя, Сашенька, до седых волос ждала. Бывало, от хлебца кусну, а сама плачу -- сыт ли ты, в баталиях упражняясь? Все на дорогу поглядывала -- уж не едешь ли? Вот и сподобил Господь Бог на старости лет: прилетел голубь мой ясный, да не един, а с голубицей молоденькой... Ишь как она чрево-то свое оттопырила! Сразу видать, что яичко снесет вскорости...
Потемкин угрюмо взирал на свою жену -- первую. Между ними валялась в пыли вторая, и быть ей (согласно уставам церковным) всегда незаконной, пока жива супруга первая.
Законная и спросила о том незаконную:
-- Так что ж мне делать-то, чтобы счастье ваше благоустроить? Или уж сразу руки на себя наложить?
-- Уйди вон... не мешай, -- мрачно изрек Потемкин. -Постригись. Схиму прими. Тогда мы свободны станем... вот и все.
Старуха, горько плача, повязала голову черным платком, уложила в котомку хлеб да соль, взяла посох в руки и побрела за околицу. На прощание разок обернулась, сказала веще-зловеще:
-- Живите без меня, люди. Бог вам судья...
Потемкины отбивали ей поклоны земные и не распрямились до тех пор, пока горемычная не исчезла в буреломах лесной дороги, уводившей ее в монастырь -- на вечное заточение.
Потом Дарья Васильевна говорила мужу:
-- Вот накажет нас Бог, не видать нам счастия.
-- Не каркай, -- отвечал Потемкин, наливку медовую под яблонькой кушая. -- А на что и нужна-то была она, ежели патлы -- уже седые и клыки торчат? Едина дорога ей -- под клобук, а мы с тобой еще пожируем. Рожай первого, и второго быстро придумаем.
-- Страшно мне с вами, сударь мой неизбежный... Как можете столь сурово с людьми невинными поступать?
И была за такие слова исхлестана плеткою.
-- Мужу не перечь! -- лютовал Потемкин. -- Да целуй мне руку за то, что я, маеор, тебя супружеством осчастливил. Я ведь еще не проверял, каково ты блюла себя во вдовстве... Проверю!
Старая лошадь паслась у старых овинов, а из старого леса гукала старая сова-пересмешница, -- это Смоленщина, порубежная земля русская, где под курганами усопли витязи времен былинных. Печальные шляхи тянулись через шумливые дебри -- какие на Русь, а какие во владения Речи Посполитой; синие васильки глазели из ржи на проезжих панов, на баб с граблями да на нищих с торбами. Ближе к осени зачинались "рябиновые ночи" -- черные, со страшным громом и треском ликующих молний: в такие-то вот ночи на Смоленщине вызревала ядреная и сочная рябина...
А ближайшими соседями чижовских помещиков были сородичи Потемкиных-Каховские, Энгельгардты, Тухачевские, Порсмбские и Высоцкие; наезжали из соседних Сутолок веселые богатыри -Глинки, которых особенно жаловала Дарья Васильевна, и когда Гриша Глинка заводил песню, молодая женщина радостно подхватывала:
Запшегайце коней в санки, мы поедем до коханки.
Ой, дзень, дзень, дзень -- мы умчимся на весь день...
После первой дочери Марфиньки родилась у Потемкиных вторая -- Марьюшка, и Александр Васильевич подозрительно долго вглядывался в лик младенца, лежавшего в колыбели.
-- Что-то уж больно на Глинок смахивает, -- объявил он вдруг. -- И нос не потемкинский, да и глаза не те...
-- Да какой там нос, какие там глаза, -- запричитала жена. -- У деток молочных все образы на един манир.
Страшный удар в лицо обрушил ее на спину... Старик помешался на ревности. Жену отныне держал взаперти, неохотно выпускал перед гостями. Навещал его в Чижове двоюродный братец, Сергей Потемкин, неустанно подзуживал старика:
-- Что ж ты, Сашка, за женою плохо глядишь? По всему поветуслых тянется, будто она молодых приваживает. Гляди сам строже, как бы она тебя, дряхлого, не извела настойками разными. Ей, думаешь, ты нужен? Не, ей только поместья твои надобны...
После таких наговоров Потемкин, весь трясясь, безжалостно стегал жену арапником, как доезжачий на охоте вредную собаку. Лишь однажды Дарья Васильевна за себя вступилась.
-- Зверь! -- крикнула она мужу. -- Оставь терзать. Ведь я снова пузата. Рожу вот, а потом уж и добивай...
Настала золотистая осень 1739 года.
16 сентября, под вечер, Дарья Васильевна почуяла близость родов и удалилась в баню, что ветшала на берегу тихой лесной речушки. Здесь она, корчась на полоке, и родила сына.
Пришел грозный муж и спросил ее:
-- От кого зачала погань сию, сказывай! -- Взял ребеночка за ногу, как лягушонка паршивого, понес топить в речке. -- Туда-то ему и дорога, -- приговаривал, о корчаги спьяна спотыкаясь.
Младенец, повисну в вниз головой, даже не пикнул. Потемкин встряхнул дитятко еще разок над глубоким омутом, в котором тихо колыхались ленивые сомы и ползали черные раки.
-- Так от кого же он? От Глинок иль от Тухачевских?
Звериный вопль матери огласил дремучий лес:
-- Потемкин он... Уймись, кобель старый!
Так явился на свет Божий Григорий Александрович Потемкин, светлейший князь Таврический, генерал-фельдмаршал и блистательный кавалер орденов разных, включая все иностранные (кроме Золотого Руна, Святого Духа и Подвязки), генерал-губернатор Новой России, создатель славного Черноморского флота, он же его первый главнокомандующий, и прочая, и прочая, и прочая...
* ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Маленькая принцесса Фике
Для Екатерины II наступила историческая давность... счеты потомства с Екатериной II уже давно сведены. Для нас она не может быть ни знаменем, ни мишенью, -- для нас она только предмет изучения!
В. О. Ключевский (т. 5, с. 309, 311} История царствования Екатерины II еще ждет критического изучения.
Сов. истор. энциклопедия, т. 5, стр. 484
1. ДЕВОЧКА ИЗ ПОМЕРАНИИ
Был апогей ее величия и славы... Парики иноземных послов, склонявшихся перед престолом этой удивительной женщины, почти касались буклями драгоценных паркетов. Она любила хлесткие фразы и сейчас вдруг вспомнила трагическую обмолвку Дени Дидро, который неосторожно сравнил Россию с "колоссом на глиняных ногах".
-- Философия тоже ошибается: Россия -- да, колосс, но покоится на ногах из чугуна уральского. А ведь это даже не страна...
-- Так что же тогда? -- пискнул кто-то сдавленно (представляя ничтожество Пармы или Тешена, Ганновера или Гессена).
-- Вселенная, -- отвечала императрица, и скипетр ее отразил сияние дня в алмазах из сокровищ Надир-шаха, а держава в другой руке озарилась мерцанием рубинов сказочной Голконды...
Всегда помня о вечности, она заранее составила автоэпитафию на свою могилу: "Здесь лежит Екатерина... она ничего не упустила, чтобы иметь успех. Снисходительная, любившая хорошо пожить, веселая по натуре, республиканка в душе и доброго сердца, она имела немало друзей; труд для нее всегда был легок; общество и искусство ей постоянно нравились".
А кто она, эта женщина, откуда явилась к нам?
Любой исторический роман начинается с сомнений.
Еще при жизни Екатерины немецкие историки перерыли архивы церквей и магистрата Штеттина, так и не найдя ни единой бумажки, подтверждающей даже сам факт ее рождения. Пропажа официальных актов уже тогда вызвала подозрения: "Каковы же были серьезные причины, заставившие скрывать ее появление на свет? Что кроется за семейной тайной? Может, незаконность рождения?.."
Но мне, автору, не под силу разрешить эту историческую загадку, и мы, читатель, вынуждены покорнейше следовать тем версиям, которые давно сделались официальными.
Над унылыми дюнами Померании задували протяжные ветры; была запоздалая весна 1729 года, когда в доме благочестивого принца Христиана Ангальт-Цербстского и его не менее благочестивой супруги Иоганны Елизаветы в тихую лунную ночь родилась здоровая девочка, которую в честь ее трех теток нарекли по лютеранскому обычаю тройным именем -- София Августа Фредерика.
Родители стали называть ее кратко -- Фике!
Германия в ту пору кишмя кишела худосочными отпрысками немецких князей, которых расплодилось такое множество, что в их обширных родословных путались даже всезнающие генеалоги. Потому-то никому в Европе не было дела до девочки, и, туго запеленав новорожденную, ее доверили дремлющей от усталости акушерке... Давным-давно древнейший славянский Серпск обратился в германский Цербст, а его владетели забыли славянское происхождение и даже оскорблялись, если им об этом напоминали. За несколько столетий существования дома Ангальт-Цербстского князья этой захудалой династии не дали германским хроникам ни одной яркой и даровитой личности, -- напротив, Цербст поставлял к услугам Гогенцоллернов ограниченных офицеров, никчемных чиновников и безмозглых ротозеев, которые едва кормились от доходов своего крохотного княжества.