-- Дочь трактирщика? Или булочника? О-о, нет...
Струйка крови сбежала из ее рта на ворот сорочки.
7. ПОЕДИНКИ
Ассигнации вошли в быт страны, появились уже и фальшивые деньги из бумаги (что каралось ссылкой в Сибирь). Директором Ассигнационного банка был граф Андрей Петрович Шуваловщеголь, с ног до головы осыпанный бриллиантами.
-- Друг мой, -- сказала ему Екатерина, -- Швеция сама по себе нам не опасна. Но она станет очень опасна, ежели политику свою будет сочетать с турецкой и версальской. Ныне король Густав выехал в Финляндию и меня туда завлекает, чтобы я анекдоты его выслушивали. Я занята Москвой, вместо меня ты и поезжай до Стокгольма: вырази королю мои родственные чувства...
Андрей Шувалов сочинял стихи на французском языке, он был корректором переписки императрицы с Дидро и Вольтером. Баловень судьбы был обескуражен, когда Густав III, одетый в худенький мундирчик, принял его, аристократа, на молочной ферме. За стенкою павильона мычали коровы, а баба-молочница наклонила ведро над графскою кружкой, грубо спрашивая:
-- Тебе, русский, добавить сливок или хватит?..
Екатерина в небрежении к своему посланцу увидела нечто большее, и шведскому послу Нольксну от нее досталось.
-- Я не стану щеголять перед вами остротами, -- сказала она. -- Но если брату моему, королю вашему, пришла охота пощипать меня за хвост со стороны нордической, то я с любой стороны света в долгу не останусь.
Над Москвою-рекою медленно сочился рассвет.
-- Гриша, давай убежим, -- вдруг сказала императрица.
-- Куда? -- сонно спросил Потемкин, уютно приникнув щекой к ее плечу.
-- Все равно куда. Утром моего "величества" хватятся, а меня и след простыл. Я ведь, Гриша, озорная бываю. Иногда, чтобы лакеев напугать, под стол прячусь.
Над нею теплилась лампадка иконы "Великомученицы Екатерины", фаворит лежал под образом "Григория Просветителя".
-- Скажи, Катя: кроме меня, никого боле не будет?
Она перебирала в пальцах его нежные кудри:
-- Последний ты... верь! А какой туман над полянами. Слышишь, и лягушки квакают. Чем тебе не волшебный Гайдн?
-- Сравнила ты, глупая, Гайдна с лягушками.
-- Ах, по мне любая музыка -- шум, и ничего более. А вот Елизавета концерты лягушачьи слушала. На этом же берегу в Коломенском слезами умывалась. До того уж ей, бедной, симфонии эти нравились... Утешься, -- сказала она фавориту. -- Куда ж я от тебя денусь? А что глядишь так? Или морщины мои считаешь? Да, стара стала. Куда ж мне, старой, бежать от любви твоей ненасытной? От добра добра не ищут...
Утром они принимались за дела. Потемкин погружался в историю Крымского ханства, Екатерина набрасывала проект "Учреждения о губерниях". Дворянская оппозиция никогда ее не страшила. Но усилением власти дворянской провинции хотела она предупредить новую "пугачевщину". Здесь, в тиши древних хором, женщина завела речь о том, что от власти в уездной России остался лишь жалкий призрак:
-- Откуда я знаю, что накуролесит завтрева в Самаре воевода Половцев, какие черти бродят в башке губернатора казанского?
Потемкин напомнил ей поговорку: ждать третьего указу! Первый указ мимо глаз, второй мимо ушей, и лишь третий побуждал провинцию к исполнению.
-- Так и получается, -- согласилась Екатерина. -- Думаю, что провинциям следует дать власти более. Я думаю, и ты думай!
В августе она по-хорошему простилась с графом Дюраном, ей представился новый посол маркиз Жюинье, в свите которого императрица выделила черноглазого атташе Корберона. Екатерина спросила Жюинье:
-- Вы здесь недавно, маркиз, каковы впечатления?
-- Признаюсь, страшновато жить в стране, где каждую ночь происходит ужасное убийство, о котором по утрам возвещают жителей истошным воплем. "Horrible assassinat!"
-- Если перевести этот вопль с французского на русский, -расхохоталась Екатерина, -- то "ужасное убийство" обернется просто "рыбой-лососиной", о чем и оповещают жителей разносчики-торговцы... А что скажете вы, Корберон?
-- Когда я засыпаю под звуки роговых оркестров, я невольно вспоминаю игру савояров на улицах Парижа.
-- Да, музыки у нас много, -- согласилась императрица. -Никто на скуку не жалуется. Кашу все едят с маслом. В садах от обилия плодов ломаются ветви. Оранжереи зимой и летом производят тропические фрукты. На каждом лугу пасутся стада. А реки кишат рыбой и раками. Но довольства нет... Люди так дурно устроены, что угодить им трудно. Даже в райские времена счастливых не будет. И как бы я ни старалась, по углам все равно шуршать памфлетами станут: тому не так, другому не эдак...
Корберон поинтересовался мнением посла о царице.
-- Гениальная актриса! -- отвечал ему Жюинье...
Вечером при дворе танцевали. Корберон записал в дневнике: "Турецкую кадриль открыли императрица с Потемкиным; усталость и вожделение на их пресыщенных лицах..."
Прусский посол граф Сольмс информировал короля, что великая княгиня Natalie, большая охотница до танцев, на этом балу отсутствовала: "Болезнь ея не из тех, о которых говорят открыто. У нее тошнота, отвращение к пище, что служит признаком беременности..." Фридрих поразмыслил.
-- Генрих! -- позвал он своего брата. -- Не пора ли тебе снова навестить Петербург, чтобы застать там самый смешной момент придворной истории русского царства...
Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.
-- Пфуй! -- сказала она с отвращением. -- Я прежде как следует изучила русский язык, а уж потом брюхатела...
Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет неправильное сложение фигуры.
-- Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, которая не способна даже поклониться как следует?
-- Возможно, -- отвечал Роджерсон.
Екатерина с безразличным видом тасовала карты.
-- "Ирод" подсунул нам завалящий товар, -- сказала она...
Глядя на свою "несгибаемую" супругу, Павел тоже разучился кланяться, приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, -запрокидывая голову назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговаривал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и Потемкин дал:
-- Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна...
В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын, прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, образован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина однажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:
-- А каков князь Петр! Прямо куколка...
Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные сразу же стали шептаться:
-- Вот и конец Голиафу сему... теперь перемены будут. Ну и пущай князь Петр, не все одноглазому лакомиться...
Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он сладкое прибежище своей юности -- домишко, где когда-то проживал коломенский выжига Матвей Жуляков.
-- Стой, -- велел кучеру и остался здесь.
С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.
-- Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?
-- Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую... Зачерпни-ка, друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина ставь. Говорить станем...
Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился, что вконец обнищал:
-- Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафтанов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы другой не поживился...
Потемкин смахнул с головы парик, сказал:
-- Матяша, верь, и дал бы... да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб... Вот и считай сам: где тут деньгам быть? Да что деньги -- вздор, а люди -- все... Чего рот-то открыл? Подцспи-ка еще капустки из бочки.