Весною, как всегда, двор перебрался в Царское Село, Екатерина гуляла в парках с закадычной подругой, графиней Прасковьей Брюс; за ужином эти слишком бойкие дамы разболтались, что видели неземного красавца.
-- Но такого пьяного, спасу нет! Он валялся на траве, и мы залюбовались им. Хоть и пьян, да хорош. И с Георгием четвертой степени. Судя по лосинам, давно не стиранным, он из полков гусарских, но кто таков-никто не знает...
Потемкин вызвал генерал-полицмейстера Чичерина:
-- Никола Иваныч, сыщи-ка мне по журналам застав Петербурга, кто из гусаров отмечен в числе приезжих, кто Георгием четвертой степени украшается и кто штанов себе постирать не догадался... сссскотина! Нужен он мне.
Семен Гаврилович Зорич никому не был нужен...
Храбрец из сербов, пронзенный на войне пикою, саблями рубленный, Зорич пять лет томился в Эдикульской темнице Стамбула -- вместе с послом Обресковым. Наградою за долготерпение был ему чин майора. Но чин есть не будешь, а с Георгия пьян не станешь... Зорич приехал в Петербург после драки со своим полковником, чтобы Военная коллегия рассудила их по совести. На беду свою, при въезде в столицу, гусар завернул в ближайший трактир у заставы, где и оставил последние деньги. Из жалости его приютил под лестницей лакей какого-то барина. Что было с ним дальше, Зорич восстанавливал в памяти с трудом. С трудом Чичерин и доискался до убежища гусара...
Было утро, когда Потемкин растолкал спящего:
-- Долго дрыхнешь, гусар... встань!
При вставании Зорича наглядно прояснилось, что храбрый воин и кавалер таскал мундир на голом теле.
-- У тебя что, и рубашки нет?
-- Откуда рубашка у безродного гусара?
-- А как ты на глаза царице попался?
-- Не видел я никакой царицы, -- поклялся Зорич.
-- Зато она хорошо тебя разглядела...
Зорич честно рассказал, как угодил в Царское Село. У лакея, его приютившего, был сват, служивший гоф-фурьером. Этот гоффурьер, человек добрый, решил накормить Зорича -- от души. В подвале Царского Села стали Зорича угощать всячески. И до того он напился, что ничего не помнит:
-- Проснулся ночью на траве. Вот и все!
-- Низко ты пал, да высоко подымешься...
Впрочем, когда человеку тридцать лет, из которых пять посвящено потасовкам, а еще пять сидению в тюрьме, тогда он ко всему готов. Зорич отказался от богатых одежд, его обрядили в новую форму гусара, оставив при сабле и ментике. Волосы у майора росли до плеч, стричься он не желал. Усов тоже не брил. Красота его лица соответствовала атлетической фигуре. Он спрашивал Потемкина, что ему делать.
-- И сам догадаешься, -- отвечал Потемкин...
Пока же он оставил майора жить у себя. А в конце мая велел разбить шатры в лесу на Островах, где и представил Екатерине. С ними был князь Репнин, приехавший с докладом из Константинополя. Николай Васильевич всегда не любил императрицу и решил ее подпоить. Потемкин тоже был во хмелю. Зорич сидел на пиру скромником, а Екатерина, став развязной, несла всякую чушь...
На следующий день она, дурно выглядевшая, появилась в Кабинете, где и сказала Безбородко с виноватой улыбкой:
-- Распорядись от меня, чтобы Зоричу комнаты во дворце приготовили. Чин дать и дом.
-- А мужиков сразу давать ему будете?..
"Говорят, -- докладывал Корберон, -- за первую пробу он (Зорич) получил 1800 душ".
Потемкин не ревновал. Но предупредил Зорича:
-- Я тебя из босяков взял. Веди себя тишайшс.
И увидел возле лица своего волосатый кулак гусара.
-- Тебя первого в окно выкину, -- сказал он...
Бренча по ступеням саблей, Зорич спустился в парк, где его встретил тот самый гоф-фурьср, который недавно поил и кормил босяка-майора. -- Друг мой -- Сеня, ты ли это? -- воскликнул тот. Зорич дружески обнял доброго человека: -- Теперь ты ко мне заходи... я тебя напою! -- А где ты ныне остановился? -- Вон окна мои, рядом с окнами спальни царицы...
После персиков желательно редьки с хреном, а благодать винограда хорошо совмещается с астраханской селедкой. Его светлость изволил откушать и долго сидел недвижим, вбирая в себя единым тревожным оком краски яркого дня.
-- Сципион, Октавий, Фемистолк... кто там еще? -- вопросил у себя Потемкин. -- Они ведь тоже, не пройдя нижних рангов, великими полководцами соделались.
Кажется, это был ответ самому себе на вопрос, давно его угнетавший. Потемкин ожидал вестей от Суворова, а визит короля Швеции мало волновал его. Зато он доставил немало тревог Екатерине. "Все-таки мы с ним родственники, и не дальние", -говорила она, хотя и понимала, что родственные чувства в политике не учитываются. Абсолютистка до мозга костей, императрица не слишком-то жаловала своих братьев по классу: вечно издевалась над Марией-Терезисй, третировала королей Франции, презирала Станислава Понятовского, строила насмешки над королем Пруссии. Густава III она... побаивалась.
Было чудесное июньское утро, когда галера Густава III, тихо шлепая веслами по воде, бросила якоря возле Ораниенбаума. Коляски были готовы, переезд до столицы занял всего три часа. "Русские офицеры, -- вспоминал король, -- не зная, кто я таков, с удивлением глядели на мой мундир Карла XII, на белый платок, повязанный вокруг левой руки". Густав 111 и его посол Нолькен застали графа Панина в неглиже. Никита Иванович в гневе сбросил с головы ночной колпак, крикнул Нолькену:
-- Ах, посол! Какую шутку вы сыграли со мною...
Петербуржцы знали, что "граф Готландский" и есть король Швеции; перед зданием шведского посольства с утра толпился народ. Публика собиралась и в Летнем саду, полагая, что гость не преминет осмотреть знаменитую решетку Фельтена. Но король с Паниным, наспех одетым, сразу отъехали в Царское Село, где их ожидали императрица с сыном и беременною невесткой. За семейным столом Екатерина заверила кузена" что политика России сводится неизменно к поддержанию добрых отношений с соседями. Густав III, решив подурачиться, написал на салфетке "sestra", а Екатерина -- слово "brat". В конце застолья король пожелал увезти салфетку в Швецию:
-- Пусть она станет протоколом мирного договора...
Следующий день был памятен юбилеем Чесменской битвы. На чухонском урочище "Кексрексксинен" происходила закладка Чесменского дворца, в основание которого наследник Карла XII положил первый кирпич. Он был умен, и, если Екатерина делала вид, будто забыла о дне Полтавской битвы, король сам ей напомнил:
-- Стоит ли вам щадить мое самолюбие, отменяя народный праздник? Давние распри между шведами и русскими преданы забвению: я не требую от вас ни Лифляндии, ни Эстляндии.
Его министр иностранных дел, граф Ульрик Шеффер, втихомолку учинил королю деликатный выговор:
-- Вы не приближаетесь-вы удаляетесь от цели...
Екатерина пригласила Шеффсра на партию в пикет.
-- Я не удаляюсь, а приближаюсь к цели, -- сказала она, сдавая карты, и Шеффер понял, что стены имеют уши.
Густав III украсил фаворита Зорича лентой Святого Меча:
-- Sestra, -- сказал он Екатерине, -- я возлагаю этот орден на человека, самого замечательного при вашем дворе...
Камергеры тут же накинули на плечи короля драгоценный палантин из сибирских мехов. Густав был удивлен: дамы русского двора одевались как крестьянки. Екатерина пояснила ему: костюм -- дело национальное, а новомодные роскоши, отвращая людей от патриотизма, способны делать людей космополитами.
-- У нас об этом не думают, -- признался король. -- Но я ношу старый шведский мундир времен Карла Двенадцатого, ибо он удобен в движении средь сурового климата моей страны.