Но Радзивилл с пьяным упорством решил ехать к Порогу Счастья и бить челом перед Абдул-Гамидом, чтобы он помог конфедератам, а заодно и Таракановой.
Из Италии самозванка отплыла в Турцию, жестокая буря выбросила корабль на далматинский берег. Жителям Рагузы совсем не нравилось появление конфедератов, редко трезвых, да еще с претенденткой на русский престол; сенат через посла в Петербурге запросил графа Панина -- как быть? Никита Иванович зевнул в ответ: "Вся эта возня недостойна моего внимания..." Между тем возня в Рагузе становилась опасной. Тараканова просила турецкого султана о покровительстве, писала ему, что ее зовет к себе брат, вынужденный скрываться под именем Пугачева. И так же как Пугачев взывал к мнимому сыну Павлу -- в пустоту, так же и Тараканова слышала мнимые призывы от Пугачева -- из пустоты! Кучук-Кайнарджийский мир развалил все планы Барской конфедерации. Радзивилл, протрезвев, тоже захотел просить у России прощения, а поражение армии Пугачева на Волге стало для Таракановой настоящим бедствием... Плачущая, она слушала горячие заверения Даманского в любви:
-- Моя любовь да будет бессмертна! Уедем в Америку, где нас никто не знает...
Но после князя Лимбу рга с его сыром, после Огинского и Радзивилла -- что ей этот жалкий пинский консилярий? Все разъехались. Из свиты при ней остались негр, камеристка Мешеде, хорунжий Черномский, экс-иезуит Ганецкий, и конечно же не покинул ее Дама некий... Денег не было даже на то, чтобы выбраться из Рагузы. И вот тогда самозванка вспомнила о русской эскадре, стоявшей в итальянском порту Ливорно.
-- Эскадра должна быть моей! -- обрадовалась женщина.
Она обратилась к Орлову-Чесменскому не письмом просительницы, а высокомерным манифестом повелительницы:
"Божией милостию, Мы, Елизавета Вторая, княжна всея России, объявляем верным подданным нашим... Мы имеем больше прав на престол, нежели узурпаторы государства, и в скором времени объявим завещание умершей императрицы Елизаветы, нашей матери. Нс желающие принять Нам присягу будут Мною наказаны..."
Тараканова отправила это послание и в Петербург -- в руки самого графа Никиты Панина. "До последнего дыхания, -- писала она, -- я буду бороться за права короны и народа!" Вот тогда при дворе Екатерины раздался сигнал тревоги... Из Ливорно царица получила текст подложного завещания Елизаветы, якобы завещавшей русский престол своей дочери от Разумовского -- той самой дочери, что сидела сейчас на бобах в Рагузе, не зная, как оттуда выбраться без денег.
-- Мы ей поможем... ядрами, -- решила императрица.
-- А какова стерва! -- смеялся Алехан, блаженствуя в салоне флагманского "Исидора". -- Ведь извещена, подлая, что Орловы от государыни обижены стали. А эскадра моя -- такая громыхала, что, ежели ее в Неву завести, от Петербурга головешки останутся.
Тараканова верно учитывала оскорбленное самолюбие братьев Орловых и мощь боевой эскадры, доверенной человеку дерзкому и бесшабашному. Алехан еще раз перечитал приказ. "Сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и породу, употребить угрозы, -- диктовала ему Екатерина, -- а буде и наказание нужно, то бомбы в город (Рагузу) метать можно, а буде без шума достать (ее) способ есть, то я и на сие соглашаюсь..."
Однако обстреливать с моря Рагузу не пришлось: сам же сенат Рагузы с почтением известил Орлова, что самозванка выехала недавно из города, а куда -- неведомо.
Орлов озабоченно сказал адмиралу Грейгу:
-- Всю Италию, как худой огород, перекопаем, а бабу эту сыщем. Ее на эскадру завлечь надобно.
-- Зачем, граф, нужна она на эскадре?
-- Я женюсь на ней, -- отвечал Орлов-Чесменский...
3 января 1775 года Тараканова объявилась в Риме.
4. ПРАЗДНИК ПОСЛЕ КАЗНИ
А через неделю, 10 января 1775 года, в Москве, на Болоте, казнили Пугачева. Современники сообщают: "Незаметен был страх на лице Пугачева. С большим присутствием духа сидел он на своей скамейке". Пугачев взошел на эшафот, перекрестился и, кланяясь во все стороны, стал прощаться с народом: "...Прости, народ православный". Палачи набросились на него, сорвали тулуп, стали рвать кафтан. Пугачев упал навзничь, и "вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе" (А. С. Пушкин). "Превеликим гулом" и "оханьем" ответил народ на эту смерть...
Дворянство жаждало свирепости в приговорах, пытках и казнях... По Волге мимо городов плыли, пропадая в синеве Каспия, страшные плоты с "глаголями", на которых висели полусгнившие тела пугачевцев...
-- Теперь можно праздновать, -- сказала Екатерина.
Но прежде отъезда в Москву для празднования мира Екатерина решила навести порядок при "малом" дворе. Разговор с сыном она начала с выговора его беспутной жене: обещала изучить русский язык -- и ни слова по-русски не знает.
-- За такие деньги, какие вы от казны берете, любой дуралей уже завтра бы стал болтать даже по-эскимосски. Впрочем, не ради этого я вас звала. Семейная жизнь, сын мой, сложнее алгебры. Люди злы, а языки длинные. Советую внести пристойность в отношения жены вашей с графом Андреем Разумовским.
-- Наша светлая дружба, -- отвечал Павел, -- не дает мне никаких оснований для унизительных подозрений.
-- Но молодой франт зажился в ваших апартаментах...
Намек был сделан, Павел целую неделю пребывал в прострации. Natalie почуяла неладное, но муж отмалчивался. Ласковым обращением она все-таки вынудила его рассказать о предупреждении матери... Великая княгиня в бешенстве переколотила все чашки на столе, истерично разрыдалась, крича:
-- Я так и знала! Эта старая Мессалина во всем хорошем привыкла видеть только дурное и грязное... Неужели вы сами не догадались, что разговор о графе Андрее она завела с единою целью -- чтобы навеки разлучить нас!
Павел не мог видеть слез, он потянулся к ней.
-- Не смейте прикасаться ко мне... прочь руки! Ах, зачем я приехала в страну, где я так несчастна! Что я вижу здесь?
Павел на коленях ползал за женою, хватал ее за полы одежд, громко шуршавших, и покрывал их страстными поцелуями:
-- Я виноват, что поверил матери... она и меня ненавидит. Умоляю, сжальтесь надо мною. Не отвергайте меня.
Плачущий, он затих на полу -- маленький, слабый, ничтожный человечек, желающий верить в любовь и благородство. Natalie торжествующе (сверху вниз) смотрела на него, потом крепко постучала пальцем по темени цесаревича:
-- Обещайте, что больше никогда не станете слушаться злой матери, но всегда будете послушны моим добрым советам.
-- Да, клянусь.
-- Встаньте, ваше высочество. И чтобы впредь я более никогда не слышала от вас подобных глупостей... Вы же сами любите своего верного и лучшего друга -- графа Андрея.
-- Люблю.
-- Вы должны извиниться перед ним.
-- Хорошо. Извинюсь.
-- Я вас прощаю, -- сказала Natalie, удаляясь...
Въезд в Москву состоялся 25 января. Денек был морозный, звонили колокола церквей, каркали вороны на деревьях. Народ встретил Екатерину с таким оскорбительным равнодушием, что она с трудом смирила свою гордыню. Зато Павел вызвал в простом народе бурю ликования; вечером он во главе Кирасирского полка ездил по улицам Москвы, запросто беседуя с людьми, которые целовали его ботфорты и руки в длинных крагах. Андрей Разумовский склонился из седла к уху наследника, прошептав многозначительно:
-- Вы любимы этой сволочью! Ах, если бы вы дерзнули...
Он звал его к дворцовому перевороту, чтобы ускорить не его, а свое возвышение, но Павел ответил, что останется покорным сыном своей матери. Опьяненный популярностью в народе, Павел в тот же день вызвал гнев самого фаворита:
-- Как шеф Кирасирского полка, я требую, чтобы поденные рапорты в мои же руки и присылали.
-- Тому не бывать, -- отказал Потемкин. -- Я, а не вы, заведую Военной коллегией, и все рапорты будут у меня.