И эта его самоуверенность насторожила меня.
Он словно что-то знал, чего не знал я.
Вот только что?
Еще одно заклятие — и вновь мимо. Точнее не мимо, а в цель. Но только оно разбилось о плетеные конструкты как стекло о камень.
Думай, Макс! Думай! Почему этот урод не победим сейчас?
Почему?
Антониев крест вновь задрожал. На этот раз не так сильно как в прошлые, словно сила заканчивалась в нем.
Даже в артефакте когда-нибудь заканчивается сила, а в этом уроде — нет!
И вдруг меня осенила загадка. Ну конечно!
Дерись мы сейчас в каком-нибудь другом месте — я бы с первого же удара уничтожил Герцена.
Но не тут. Именно в этом месте я и не мог его победить. Герцен жил здесь раньше и знал о мегалите. Вот и сейчас он просто подключился к его неиссякаемым силам аурой и питался, словно кровосос, пользуясь моментом.
Поэтому я и не могу пробить его защиту — она мне просто не по зубам!
Герцен, увидев все в моих глазах, зловеще улыбнулся.
А потом сотворил такое, от чего мне стало не по себе.
Он одним движением скрутил в тонкую ниточку черные тучи над моей головой — словно пряжу в нить, — и бросил в меня.
Шипящей змеей черная нить упала мне в ноги и тут же спутала их. Я шямкнулся. Попытался выбраться из пут. Даже сотворил заклятие. Но не успел им воспользоваться — Герцен опередил меня.
Кроваво-красная тугая волна заклятия ударила мне прямо в грудь.
Я вскрикнул, попытался тут же наложить лечебный конструкт, но даже не мог поднять руки.
Меня парализовало от боли.
Из рваной раны текла кровь и что-то черное, магическое. Антониев крест при этом начал холодеть — моя ладонь примерзла к его основанию.
— Вот ты и доигрался, Вяземский! Победоносно произнес Герцен, выводя в воздухе руну «закх» — умерщвляющую все живое.
«Смерть же ведь не может умереть!» — в панике подумал я.
Но мне никто не ответил. Кажется, в это мире было возможно все.
Глава 11
Сила покидала меня — я явственно чувствовал это, — стремительно.
А вот Герцен напротив — чувствовал сейчас себя великолепно. Он готов был нанести последний удар.
И он его нанес.
Огненный шар сорвался с его ладони — идеально ровный, выверенный. Полетел прямо в меня и… рассыпался мелкими искрами в воздухе.
Удивился не только я, но и сам Герцен. Такого поворота событий он не ожидал.
Магический конструкт разрушил не я — просто бы не успел. Да и сил бы не хватило.
Тогда кто?
— Я присоединяюсь к объявленной войне — и встаю на сторону Вяземского, — торжественно строго пробасил кто-то за нашими спинами.
Мы одновременно обернулись. И так же одновременно воскликнули:
— Бартынов!
Это действительно был он, строго одетый, подтянутый. Многонедельное пьянство отпечаталось на его лице в виде красных глаз и припухлостей. Но эти глаза были полны решимости, и будь я проклят, если бы согласился сейчас пройти против него.
Бартынов потерял все, он начал свое падение вниз после смерти сына. И я видел это. Вместе со случившейся трагедией он также потерял смысл к существованию.
Сегодня же — и я это вновь видел, — он обрел новый смысл.
— Я буду воевать, — повторил Бартынов, создавая в воздухе страшное заклятие — Спираль Сокола.
— Зачем тебе это нужно? — злобно прошипел Герцен, отойдя от замешательства.
— Хочу закончить то, что не доделал, — Бартынов показал на единственный глаз Григория. — Я вырву и его, как тогда, в подвале, а потом скормлю собакам. Вместе с твоим языком. Вполне себе нормальная цель. Как считаешь?
— Ты потеряешь место в палате! — взвизгнул Герцен. — Мы сделаем так, что ты вылетишь от туда быстрее пробки шампанского. У нас теперь длинные руки. Лучше не лезь в это!
Бартынов рассмеялся.
Мне тоже стало смешно. Я понимал — он уже нечего не боится, потому что не держится за этот бренный мир. И пугать его сейчас чем-то — просто бессмысленно.
В своей страшной трагедии он обрел столь же страшную философию, внезапно и случайно.
Жизнь — есть боль и страдание.
Желание обладать невечным приносят их.
Отказавшись от этого желания лишь можно обрести вечное.
И Бартынов принял это. Ему уже не было важно ничто — ни статус, ни деньги, ни власть. Зачем? Власть изменчива, деньги — ничто.
И лишь война была способна на время скрасить стремительный полет в вечное.
Я увидел все это в его глазах. Увидел — и мне стало страшно.
Бартынов принял смерть, и даже желал увидеть ее — поэтому, наверное, пришел сюда, — чтобы встретиться в другом мире со своим сыном.