Но сравниться с силой мегалита, конечно же, не могла.
Антониев крест, вобравший частицу ее в себя, с удовольствием ей поделился со мной.
Я отбил захват Аксенова.
Воздух от обилия магической силы заискрился.
Не ожидавший такого поворота событий, надворный советник выпучил глаза.
— Как посмел на советника…
И вновь схватил меня, на этот раз активировав атрибут.
Меня аж вжало в стену — будто грузовиком придавило. Захрустели кости. В глазах потемнело.
— Задавлю! — прошипел он.
Я не знал, что за конкретный атрибут был у надворного советника, но почувствовал, что замешан он на воздушной стихии. Причем очень сильно.
Мне пришлось собрать всю силу в кулак, чтобы дотянуться до артефакта и дать ему волю.
Крест зашипел. Воздушная магия Аксенова ему пришлась не по нраву. Сила мегалит имела хтоническое начало, и воздух был для нее словно кошка для собаки.
А потом произошло удивительное.
Артефакт с электрическим треском ударил волной по атаке надворного советника.
Я успел вложить в этот удар и силу своего атрибута. А вместе со мной — и Смерть.
Получившаяся смесь была грязно-черной. Ядовитой.
Аксенов вскрикнул, отшатнулся. Защита, наложенная на советника, была прочной, но даже она не выдержала такой гремучей смеси и треснула.
Вновь на его лице появилось удивление.
Я и сам был удивлен. Не ожидал, что моих сил, даже с учетом артефакта, хватит, чтобы дать такой отпор Аксенову. Все-таки надворный советник был гораздо сильнее меня.
«Это было раньше», — услышал я холодный голос разума — или того, кто ловко притворялся им.
И я понял: сила Смерти было теперь моей силой.
И от этого осознания мне вдруг стало легко.
— Передайте Герцену, что если он продолжит выступать против меня, то ему не поздоровится, — произнес я, наслаждаясь удивлением и страхом в глаза надворного советника.
И пока Аксенов не успел прийти в себя, я вышел из комнаты.
Больше беседовать с ним было не о чем.
Уже выходя из самого ресторана, я услышал пронзительный крик Аксенова — он бил посуду и ругался на официантов.
Я сел в машину и двинул дальше.
Следующим, кого мне нужно было посетить, была Стаханова.
Я припарковался возле больницы. Вошел внутрь и невольно улыбнулся. Именно отсюда все и начиналось, весь наш конфликт с Герцеными. Именно тогда, первый раз, когда мы в Нианзу приехали сюда, Григорий Герцен встретил меня и назначил мне дуэль. С того момента все и завертелось.
Кабинет Стахановой был закрыт.
Я великим трудом выпытал у медсестры в регистратуре информацию о том, что Стаханова не появлялась в больнице уже пару дней.
Это меня навело на не самые радостные мысли.
Применив все свое обаяние, я узнал у той же медсестры домашний адрес доктора и направился туда.
К счастью, Стаханова была дома.
Она открыла дверь и едва увидела меня, как вытянулась в лице.
— Максим? Что ты тут делаешь?
— Мне нужна ваша помощь. Я думал, что с вами что-то случилось. Вы не появлялись в больнице, на звонки не отвечаете.
— Случилось, — хмуро кивнула та, опасливо оглядывая улицу.
Потом махнула мне рукой.
— Заходи.
Я вошел внутрь.
— За тобой «хвоста» не было? — спросила Стаханова, тут же запирая дверь.
— Вроде нет, — ответил я. — Что случилось то?
— А то, что сверху, с Министерства здоровья, позвонили мне. Насчет тебя.
Я уже догадывался, к чему сведется разговор.
— Сказали, чтобы я не лезла. Все, что касается тебя и твоей семьи — под запретом. Я бы послала их куда подальше — все-таки есть Устав врача, который четко говорит, что лечить мы должны каждого, вне зависимости от его вероисповедания, политических взглядов и прочих отличий. Но они намекнули, что знают про процедуру вуалирования.
Я напряг мозги, пытаясь вспомнить, что это такое.
— Когда вы прятались то, что я являются дисфункцией? — спросил я, припоминания как Стаханова в кабинете Вяземского-старшего делала это самое вуалирование, чтобы я мог поступить в школу без лишних вопросов.
— Верно, — кивнула Стаханова. — За это полагается самое жесткое наказание — аннулирование лицензии врача. А это, как ты понимаешь, для меня самое страшное.
— Они и вас запугали, — не весело произнес я.
— Не запугали, — покачала головой Стаханова. — Я никого не боюсь! Но они поставили передо мной выбор — либо ты, либо моя врачебная жизнь. Ты сам понимаешь, что отказаться от своего призвания я не могу.