— Кажется, тут что-то есть, — сказал я, указывая на небольшое скопление дыма.
— Брось, — пробасил отец. — Не надо меня успокаивать.
— Я правда вижу!
Там действительно что-то было, но вот только что именно понять не мог — не было такого опыта читать знаки.
— Все пустое, — обреченно вздохнул отец, отвернувшись. — Наш род мельчает. Нам скоро придет конец.
— Говорю же! Тут что-то…
Меня оборвал звук бьющегося стекла. Потом что-то тяжелое, черное упало под ноги. Булыжник?
Отец обернулся.
Ему под ноги покатился брошенный в окно предмет. Отец еще не усел понять что это, а я уже летел к нему, чтобы прикрыть от удара.
— Что за… — только и успел произнести отец, как бомба с глухим хлопком взорвалась.
В последний момент я успел закрыть собой отца.
— Ну что, ущербный, зассал сразу? — ухмыльнулся рыжий, поигрывая ножичком.
— Перестаньте! Что вы делаете?! — пропищала девчонка.
— А ты заткнись, курва. С тобой отдельный будет разговор, — и вновь повернулся ко мне. — Ну, что скажешь, ущербный?
— Скажу что зассал ты сам! — как можно спокойней ответил я.
— Что?! — рыжий не поверил, что я осмелился дерзить ему.
— Говорю что ссыкло тут ты. Идти с ножом против инвалида — это верх ссыкливости.
— Ты это слышал, Вася? — обратился Рыжий к напарнику.
— Дерзкий! — констатировал тот.
— Дерзкий тут только ты, — тут же ответил я. И улыбнулся: — Дерзкий, как понос резкий. Выбрось ножик и давай просто на кулаках выйдем, или слабо?
— Да ты совсем попутал, бля! — завопил Рыжий и двинул на меня.
— Беги! — шепнул я девчонке, а сам крутанул колесо, разворачивая коляску так, чтобы тяжелее было догнать, перегородил путь.
Но никто девчонку уже и не думал догонять, все внимание было приковано ко мне.
— Ты кто такой, ущербный? Бессмертный что ли? Или действительно на кумарах облупленный?
Я молчал, слушая лишь как за спиной быстро цокают каблуки убегающей девчонки — все дальше и дальше. Мне не было страшно. Напротив, я испытывал какое-то эйфорическое чувство. Я ощущал наконец жизнь, ее кипучую волнительную волну, накатившую на меня. И пусть я не мог оказать этим уродам физическое сопротивление, но все же я чувствовал, что живу по настоящему.
Я словно был на турнике.
— Валите нахер отсюда! — рявкнул я и будь я проклят если эти двое на мгновение не заколебались, почувствовав вдруг во мне звериную уверенность.
Правда длилось это не долго.
— Охерел! — выдохнул Рыжий и резко ткнул меня ножичком.
Я не успел почувствовать боли — лишь толчок в грудь. А потом что-то влажное горячее потекло по футболке.
— Колян, ты чего? — выпучил глаза второй.
— Уходим, — спокойно сказал Рыжий, воровато оглянулся и отошел от меня. — Уходим! Живо!
Гопники рванули в ближайшую подворотню, оставляя меня одного.
Неужели прогнал их? Офигеть! Я не верил собственным глазам — обидчики удирали. Ух! Все-таки, что-то да могу! Да, немного подбили, но это ерунда.
Или не ерунда?
Я глянул на грудь и с ужасом увидел, что вся футболка залита кровью. Из раны в районе сердца хлещет фонтан. И с каждым толчком становиться все меньше и меньше.
Во рту пересохло. Я вдруг почувствовал слабость. Попытался закричать, но не смог. Вот ведь черт, попали в самое сердце. А это значит…
Пять минут настоящей жизни взамен на смерть. Но это стоило того. Я был на турнике. Я жил…
Я умер все также продолжая сидеть в своей коляске, но уже с улыбкой на губах.
Мягкий свет облизнул лицо — я почувствовал его и невольно улыбнулся. Было приятно. Словно воскресное утро, когда никуда не надо спешить и ты знаешь — еще целый день впереди.
— Он просыпается! — прошептал тихий женский голосок.
Просыпаться не хотелось. Еще немного, полежать, поваляться и понежиться в кровати. Это давно забытое чувство, когда ноги высовываются из теплого одеяла в утреннюю прохладу комнаты.
Стоп!
Ноги? Чувствуют?
Я замер. Приснилось? Да, верно приснилось. Ноги давно уже ничего не чувствуют.
Постой. А как я оказался в кровати?
В память пришли обрывки воспоминаний — девушка, гопники, стычка, удар в грудь ножом. Кровь.
Наверное, я в больнице.
Я открыл глаза, огляделся. Судя по обстановке это была не больница. Темное помещение, подсвеченное только свечами. Приятно пахнет благовониями.
Поворачивать головой не получилось — слишком болело тело, — поэтому увидеть что-то еще не представлялось возможным.