Уже тогда я была умна не по годам — несомненно, сказывалась наследственность погрязшего во грехах ремесленника, который перебрал кислого эля да и завалил кабацкую девку.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мне удалось вырваться из аббатства, но получилось это помимо моих собственных усилий. Судьба протянула мне руку, когда я достигла пятнадцати лет, и грянули эти события как гром с ясного неба.
— Надень на себя вот это. И это тоже. Вот, возьми. Через полчаса жди у ворот аббатства.
Одежду мне совала в руки сестра Матильда, помощница матери настоятельницы.
— Для чего это, сестра?
— Делай, что тебе велено!
Она дала мне шерстяную верхнюю юбку — тоненькую и застиранную до того, что цвет определить уже было невозможно, и платье без рукавов, темно-коричневое, напоминавшее цветом ил, который оставался на берегу реки после сильных ливней с ветром. Платье тоже знавало лучшие дни, когда его носил кто-то другой, к тому же оно было мне коротко, как я и опасалась, — выше колен. Я сильно почесалась, и сразу проснулись более насущные страхи: я унаследовала от кого-то не только одежду, но и блох. Наряд завершался чепцом неопределенного серого цвета.
Но для чего это все? Меня что, посылают с заданием куда-то за ворота монастыря? От лихорадочного возбуждения по коже забегали мурашки. И от страха тоже: я ведь не знала, как живут люди за стенами аббатства, — но скоро страх прошел. Если мне удастся хотя бы на день вырваться из этих стен — значит, дело того стоит. Мне уже исполнилось пятнадцать, превращение из послушницы в монахиню было не за горами, а оно представлялось чем-то зловещим, словно поток, хлещущий в городских сточных канавах после сильного ливня.
— Куда я еду? — задала я вопрос вознице, к которому меня направили, суровому на вид человеку с ужасным насморком идо невозможности пропахшему кислой шерстью.
Сестра Фейт, монастырская привратница, не снизошла до объяснений — просто махнула рукой, показывая на возницу, и захлопнула ворота. Щелчок засова, когда я оказалась за стенами монастыря, прозвучал для меня слаще ангельского пения.
— В Лондон. В дом мастера[9] Дженина Перрерса, — проворчал возница и сплюнул в сточную канаву, уже переполненную нечистотами и всяческим мусором — базарный день был в разгаре.
— Тогда помогите мне взобраться сюда, — распорядилась я.
— Сердитая, однако, малышка, сразу видно! — воскликнул он, схватил меня за руку своей громадной лапищей и одним рывком забросил на кипу тюков, где я и устроилась, как могла. — Господи, помоги тому мужчине, который на вас женится, мистрис!..
— Я не выйду замуж, — недовольно ответила я. — Никогда.
— А что так?
— Слишком уродлива!
Разве я не видела этого собственными глазами? После того как я разглядывала свое отражение в лохани с водой, мне однажды представилась возможность полюбоваться своим непривлекательным лицом в дорогом зеркальце одной графини, ни больше ни меньше! Какой мужчина станет засматриваться на меня, а тем более брать в жены?
— Боже сохрани, мистрис! Если мужчина решил жениться, ему нет нужды слишком часто глядеть на свою избранницу!
Меня это не интересовало. Я гордо вскинула голову. Я еду в Лондон! Возница щелкнул бичом над головами волов, положив тем самым конец нашей беседе и предоставив мне самой домысливать остальное. На ум приходила одна-единственная причина, по которой я направлялась в дом мастера Дженина Перрерса. Там требовалась служанка, и он передал матушке настоятельнице достаточно золота, чтобы побудить ее расстаться с нищей послушницей, которая все равно не принесет аббатству ни славы, ни денежного дохода. Повозка подпрыгивала и раскачивалась, а я тем временем представляла себе в лицах, как происходил разговор. «Мне нужна крепкая работящая девица, чтобы помогала в доме. Послушная…» Я лишь надеялась, что матушка настоятельница не взяла на душу грех ложной клятвы.
То и дело я ерзала на тюках, раздосадованная слишком медленной поступью волов. Лондон. Я старалась не выпасть из раскачивающейся повозки, а слово «Лондон» заставляло мою кровь кипеть от волнения. Свобода кружила мне голову, пьянила не хуже доброго вина.
Лондон потряс меня: он оказался невероятно шумным, слишком многолюдным и страшно грязным. Как ни бурлили толпы людей вблизи аббатства в Баркинге по базарным дням, они даже отдаленно не походили на это столпотворение, пронизанное неумолчным гамом, наполненное смрадом от множества прижатых друг к другу человеческих тел. У меня буквально глаза разбегались во все стороны. Я глазела на густо набитые людьми дома, стоящие на узеньких, чуть шире нашей повозки, улочках, а верхние этажи, как пьяные, клонились друг к другу, загораживая небо. На всевозможные товары, разложенные у входа в лавки, на женщин, щеголявших в ярких нарядах. На уличных оборванцев и продажных девок, которые невозмутимо зарабатывали деньги в вонючих двориках и переулочках. Я оказалась в совершенно новом мире, одновременно пугающем и соблазнительном; таращилась, открыв рот, на все, как любая другая девчонка, попавшая сюда прямо из деревни.
9
Мастер — так обращались в старой Англии друг к другу купцы, ремесленники, мелкие чиновники и другие лица, не имевшие дворянства. Мистрис — уважительное обращение к женщине того же круга.