Жил здесь также мастер Уильям де Гризли. Он был в доме одновременно и своим, и чужаком, поскольку имел дела и на стороне. Интересный человек: он привлек мое внимание, но сам меня избегал с удивительным упорством. Этот писец был человеком незаурядного ума, с черными волосами и бровями, с острым носом, делавшим его похожим на крысу, и бледным лицом, словно бы никогда не видевшим солнца. В нем было не больше живости, чем в той камбале, которую синьора Дамиата приносила с рынка. В его обязанности входило записывать все сделки, совершенные за день. У мастера Перрерса все пальцы были в чернилах, но готова поклясться — у мастера Гризли чернила текли в жилах вместо крови. На меня он не обращал внимания, точно так же, как на какого-нибудь таракана, бежавшего по полу комнаты, в которой он хранил гроссбух и учетные книги с записями об отданных в долг и возвращенных заемщиками суммах. С ним я всегда была настороже — чувствовался в нем какой-то душевный холод, который меня отталкивал.
Наконец, в доме жила я. Служанка, которой выпадала вся та работа, какую не поручали парню. Такой работы было предостаточно.
Вот и все мои первые впечатления о семье Перрерс. А поскольку от аббатства в Баркинге меня теперь отделяло несколько десятков миль, то я находила свое положение вполне терпимым.
«Господи, помоги тому мужчине, который на вас женится, мистрис!..» — «Я не выйду замуж».
Пресвятая Богородица! Мое поспешное утверждение обернулось чистой издевкой. Не минуло и недели, как я, стоя у алтарных врат, обменялась брачными обетами с мужчиной.
Синьора Дамиата, судя по тону ее возражений, была удивлена и растеряна не меньше моего. Когда меня позвали к хозяевам в гостиную, находившуюся в глубине дома, она спорила с братом, откровенно высказывая свои мысли и не стесняя себя правилами приличий. По выражению ее лица можно было заключить, что мастер Перрерс только что сообщил ей о своих намерениях.
— Святая Мария! Для чего тебе жениться? — восклицала она. — У тебя есть сын-наследник, который сейчас учится в Ломбардии, готовится продолжить семейное дело. Я веду все твое хозяйство. Зачем же тебе жениться, в твоем-то возрасте? — Ее иноземный выговор стал заметнее, согласные она произносила с присвистом. — Если уж тебе так захотелось, подыщи себе девушку из купеческой семьи нашего круга. Девушку, у которой есть приданое, за которой стоит достаточно известная семья. Господи Иисусе! Ты что, не слышишь меня? — Она вскинула кулаки, словно собиралась поколотить брата. — Такому солидному человеку, как ты, эта девчонка совершенно не подходит.
А я-то считала, что мастер Перрерс здесь вовсе и не хозяин! Он мельком взглянул на меня и снова стал перелистывать небольшую книжку с деловыми записями, которую перед тем вынул из кармана.
— Я выбрал эту. Я на ней женюсь. И не о чем больше говорить.
Меня, разумеется, никто ни о чем не спрашивал. Я присутствовала при их диалоге, но не участвовала в нем — как кость, за которую грызутся две собаки. Разве что мастер Перрерс не рычал и не кусался: он просто объявил о своем решении и твердо на нем стоял, вынудив сестру в конце концов умолкнуть и смириться. Под венец я пошла в тех же грязных юбках, в которых резала лук и потрошила рыбу, — денежные ассигнования на молодую жену явно предусмотрены не были. Ничем не похожая на счастливую невесту, мрачная и сердитая, я была вынуждена подчиниться, потому что другого выхода не видела. На ступенях церкви мы стояли с Дженином Перрерсом и свидетелями, призванными удостоверить это событие. Синьора Дамиата, насупившись, хранила молчание; лицо мастера Гризли, оказавшегося под рукой, не выражало вообще ничего. Мы пробормотали положенные ответы на равнодушные вопросы священника, и я стала мужней женой.
Что было потом?
Ни пира, ни празднества, ни видимого признания моего нового положения в этом доме. Не досталось мне даже кружки пива со свадебным пирогом. Как я понимала, это было просто очередное деловое предприятие, и раз я не внесла в него свою долю, то и праздновать мне нечего. Все, что мне запомнилось, — это дождь, который насквозь промочил мой чепец, пока мы приносили брачные обеты, да пронзительные вопли мальчишек, которые дрались за пригоршню монеток, неохотно брошенную мастером Перрерсом, дабы явить свою доброту. Да, еще помню, как мастер Перрерс крепко вцепился в мою руку, — это ощущение казалось мне единственно реальным на протяжении всей церемонии, которая происходила словно бы и не наяву.
Оказалась ли я в лучшем положении, чем Христова невеста? Отличался ли чем-нибудь брак от вечного рабского служения? По мне, большой разницы не было. Сразу после свадебной церемонии меня отправили смести паутину, которая обильно свисала с потолка в подвале, где хранились разнообразные припасы. Я ожесточенно орудовала метлой, заставляя пауков разбегаться в страхе.