Было два часа пополудни, когда стража ввела Анрио к прокурору. Тот сидел за письменным столом, лицом к двери. Анрио слегка наклонил голову для приветствия и осмотрелся вокруг.
В комнате, освещенной высоким решетчатым окном, находившимся сбоку, царил обманчивый сумрак, мешавший при входе различать окружающие предметы. Глаз не сразу привыкал к этому тусклому свету.
Анрио сел немного поодаль, справа от прокурора, несколько впереди, но вдруг, через несколько минут, внезапно вскочил и рванулся с места. Причиной было то, что он только что заметил напротив, по другую сторону письменного стола, рядом с доктором Эмери, графиню Валевскую. При его порывистом движении его удержали конвойные; однако он, не обращая на них внимания, воскликнул, обращаясь к графине:
– Вы здесь?
– О, я не падаю духом, успокойтесь, мой друг! – с твердостью ответила она. – Я знаю, что нас недолго продержат в неволе; ведь мы не совершили ничего предосудительного.
– Это раскроет правосудие, – холодно пробормотал прокурор.
– Все равно, – заметил Эмери, – только бы не заставляли нас слишком долго ожидать его решения! Как бы ни было оно сурово, мы готовы беспрекословно подчиниться ему. Ваши строгости к нам – дело, привычное для нас… Меня уже многократно подвергали аресту; я прошел через сеть всех специальных статей закона, относящихся к нашему брату, – сеть, сплетенную подобно паутине исполинского паука, в котором мы неизбежно должны запутываться с нашими убеждениями, нашей верой, нашей честью… Времена не благоприятствуют нам, общее политическое положение против нас… Но при всем том мы верим в лучшие дни, в перемену судьбы, в справедливость. Вам не срубить дерева свободы революции; оно пустит ростки над всеми вашими ошибками, всеми вашими злодействами, всей вашей разрушительной деятельностью и над всеми вашими преступлениями! Все ваши усилия настолько же напрасны, насколько они неловки и жестоки, и вскоре вы будете изгнаны как обманщики и недостойные слуги! – пылко заключил доктор, не робея перед прокурором и угрожая ему взглядом и тоном.
– Эти слова не задевают меня, – возразил прокурор. – Они чересчур избиты. Вы слишком часто произносили их. Собрания, на которых вы разглагольствуете так же рьяно, как сделали это здесь, нам известны; мы давно знаем ваши речи и ваши намерения. В Гренобле, в Лионе и других местах, по всем мелким городкам вы неизменно стояли на стороне оппозиции. Вас щадили, чтобы оправдать некоторые меры, к которым приходилось прибегать в различные моменты. Ведь во всей вашей кипучей деятельности вы, сами того не подозревая, были только превосходным агентом королевской власти, и мы не хотели лишать себя ваших услуг, вполне добровольных и бессознательных. Теперь дело иное… вы говорили достаточно! Услуги, которые вы должны нам оказать, – безмолвного свойства.
– А почему, позвольте вас спросить? – надменно произнес доктор Эмери с плохо скрытой иронией. – Неужели вы воображаете, что можете сковать мой язык?
– Конечно! Мы просто хотим произвести над вами хорошую экзекуцию. Пример подействует, будет благодетелен.
– О, вы не можете осудить нас открыто! У вас нет достаточных поводов. Процесс обличит ваше лицемерие.
– Мы предпошлем ему соответственное судебное следствие и обставим его надлежащими доказательствами.
– Народ за меня, я имею многочисленных друзей!
– Вот именно! Ваш авторитет приобретает опасное влияние на дух толпы, вашими речами слишком увлекаются. Пора прервать ваше красноречие и предотвратить нежелательные последствия!
– Я стану защищаться, воспользуюсь всем доверием, которое вы сейчас подтвердили, обращусь к суду народа перед лицом всей нации и разоблачу вас! Вы не можете приговорить меня на основании предположений или ложных доносов!
– Неужели вы воображаете, что мы позволим вам доказывать свою невиновность, раз она уже опровергнута актами судопроизводства? Существуют приговоры, сообразные с преступлением, не забывайте этого! Обстоятельства всегда подсказывают правосудию верный приговор, зависящий от личности подсудимого. К вам мы будем беспощадны!
– Ну, берегитесь! Час возмездия ударит скоро.
– Бросьте эту декламацию! – сказал прокурор, посмотрев на разбросанные бумаги, валявшиеся на столе у него под рукой, а затем, повернувшись к секретарю, следившему за этими нападками и отпором на них, спросил, составил ли тот краткое изложение ответов обвиняемого. – Мы слишком заговорились, – продолжал прокурор, обращаясь к Эмери. – Сегодня наше следствие будет закончено. Я вызвал вас одновременно с полковником Анрио и графиней Валевской для последних уточнений, а также для разбора противоречий, пропусков в ваших предшествующих раздельных показаниях.
– Нам незачем возобновлять наши показания и нечего прибавить к ним, – заявил Анрио. – Я уверен, что графиня и мой друг показали чистую правду. Мы ничем не провинились против властей, против долга.
– Вы пытались составить заговор.
– С кем? Чьи имена можете вы приплести к нашим мнимым планам?
– Это я должен спросить у вас! Вот важный пункт, который как раз не выяснен в собранных нами документальных данных.
– Нам нечего сказать, – повторил доктор Эмери, – вы ничего не узнаете от нас. Мы отказываемся отвечать вам.
– Вы сознаетесь косвенным образом в существовании заговора? Вы сделали попытку развратить армию и с целью ниспровержения правительства подбить к побегу военных, считавшихся еще бонапартистами?
– Мы ни в чем не сознаемся, мы невиновны!
– Ну, а вы, графиня, – сказал судья, обращаясь к Валевской, – тоже упорствуете в своем отрицании? Я обязан сообщить вам без утайки и промедления, что у нас наилучшие намерения относительно вас и мы даже вполне готовы возвратить вам свободу.
– Я выйду из тюрьмы не иначе как с моими друзьями! – чистосердечно ответила графиня Валевская. – Я отказываюсь от всякой милости и не намерена воспользоваться никаким преимуществом, если оно не распространяется на полковника Анрио и доктора Эмери! Я хочу разделить их участь, последовать за ними всюду, куда бы ни послали их.
– Боюсь, что мы не в состоянии удовлетворить вас в этом отношении. Политика имеет свои строгости, которые вы не сумеете понять.
– Извините! Я могу со всем примириться, все понять, но вы никогда не вынудите меня совершить подлость. Впрочем, сердце и разум защитят меня от всякой измены, и я рассчитываю остался солидарной с моими товарищами по несчастью.
– А если я скажу вам, что получил исключительное распоряжение, содержащее особую милость для вас?
– Какова бы она ни была, я отказываюсь от нее! Я не хочу быть обязанной чем-либо правительству, которое я презираю и ненавижу всей душой, всеми силами.
– Вот вполне мятежнический язык! Но не горячитесь понапрасну! Знаете ли вы, что полковник Лабэдуайер оказывает вам лестное внимание совершенно особого свойства?
– Что вы хотите сказать этим? – воскликнула графиня.
– Самую естественную вещь на свете, на которой у меня нет охоты останавливаться… впрочем, если только вы не пожелаете и не заставите меня коснуться некоторых подробностей исключительно частного характера.
– Вот именно, я и спешу попросить вас об этом. Я не улавливаю вполне смысл ваших слов и не догадываюсь, куда вы метите. Будьте любезны объясниться; чтобы отвечать, мне нужно хорошенько вникнуть в ваши вопросы.
– Полковник Лабэдуайер был освобожден, равно как и его секретарь.
– Вы видите, что ваше обвинение не выдерживает критики, – с живостью перебил доктор Эмери. – Вы были вынуждены отпустить полковника и не можете предать нас суду!
– Извините, но я как раз намерен сделать это после того, как отвечу графине Валевской. Потрудитесь не прерывать меня больше!
Прокурор подумал с минуту, вертя в пальцах бумагу, которой он помахивал с каким-то лихорадочным нетерпением с самого начала допроса. Его лицо приобрело выражение холодной иронии, голос также изменился; он ради большего эффекта заговорил медленнее, положительнее.
– Графиня, – произнес он, обращаясь к Валевской, – у меня собраны документы по делу, и я, вероятно, сейчас прочту их вам вслух, если меня вынудит к тому ваше упорство. В них заключаются факты величайшей важности и вместе с тем нечто, касающееся вас лично. В моих руках имеется распоряжение, говорящее об особом благоволении к вам. Вы будете освобождены, но мне все-таки понадобилось устроить свидание между вами, полковником Анрио и доктором Эмери, которых я удерживаю под арестом, чтобы с помощью этой ставки узнать некоторые дополнительные подробности. Вы отказываетесь помочь мне скорее решить возложенную на меня трудную задачу. Сознаюсь, я весьма сожалею об этом, но это нисколько не изменит благосклонною решения вашей участи. Не бойтесь ничего! Приказ неотменим. Он – следствие ходатайства полковника Лабэдуайера, а это значит, что между ним и вами существовали отношения, совершенно чуждые политике.