Лола сделала гневное движение.
— Но!.. — Она хотела сказать: «Я никого не приму», — но вместо этой фразы восклицание удивления и радости сорвалось с ее губ.
На карточке она прочла имя Рунна-Синга, о котором она не слышала два года.
— Проси, Зоя, в будуар, — сказала она. — А вы, Штейгервальд, не правда ли, извините меня? Это визит такого рода, которые не откладываются. Пейте кофе без меня. Через несколько минут я, вероятно, вернусь, но, во всяком случае, если визит затянется, вас известят.
— Хорошо, хорошо! Не церемоньтесь со мной, моя милая.
— Наконец-то! Наконец-то! — повторяла она, вбегая в спальню, взглянуть, годится ли ее туалет для подобного случая. Зоя последовала за госпожой.
— Этот господин ожидает вас в будуаре.
— Хорошо! А ты не удивлена? Однако он не похож на других, а? Как он одет?
— Как все.
— А!
— Только… должна вам сказать, что у этого господина цвет лица медный!
— Да ведь он индиец!
— А! Это индиец? Ну, я не полюбила бы человека такого цвета! О, подобная голова рядом с моей на подушках испугала бы меня!..
— Ах, молчи, ты глупа!.. А теперь, если кто-нибудь меня спросит… понимаешь?
— Вас нет дома… Слушаюсь.
На самом же деле вот о чем она думала. Ясно, что Рунна-Синг, индийский принц, путешествуя по Европе, не мог сохранить национальный костюм. Костюм этот уместен в Бомбее и был бы странен во Франции или в Англии. Тем не менее Лола облегченно вздохнула, увидев, что ее посетитель в нормальном черном костюме, лакированных ботинках и палевых перчатках.
Он поклонился ей, она поспешила подать ему руку.
— Прежде всего благодарю, тысячу раз благодарю вас, принц, — сказала она, — за все, что вы соблаговолили для меня сделать.
— Я исполнил свой долг, — ответил Рунна-Синг, почтительно целуя руку танцовщицы.
Сели. Она начала с улыбкой:
— Ваш долг?.. Какой?.. Вы мне объясните, принц. Объясните, чему я обязана вашим покровительством, особенно объясните, почему вы так долго откладывали для меня возможность лично поблагодарить вас. Если я верно считаю, я должна вам семьдесят пять тысяч франков.
— Прошу вас, не говорите об этом.
— Не будем говорить. Но в первый раз явившись мне на помощь в Бомбее, вы, если я не ошибаюсь, сказали, что как-нибудь, в Европе, где я вас снова увижу, доставите мне случай поквитаться с вами долгом. Почему я раньше не видела вас? Вы следили или заставляли следить за мной всюду, потому что всюду, где мне снова была необходима ваша дружба, она находила меня. Почему эта непрестанно доказываемая вами дружба ко мне, столь быстрая и великодушная, так упорно укрывалась от моей?.. Ради Бога, принц, объясните мне!..
Рунна-Синг слушал Лолу, не перебивая. Она кончила.
— Я не отказываюсь, — важным голосом сказал он, — дать вам объяснения, которые, я согласен, вам интересно узнать, но с одним условием.
— С условием? — постаралась не покраснеть Лола. — Это условие трудное?
— Я боюсь, что да.
— Право, какое же?
— Вы должны утвердительно ответить на одно мое предложение.
— Какое?
— Я возвращаюсь в Индию. Согласны ли вы поехать со мной?
Лола широко раскрыла глаза: она ждала не того.
— Мне возвратиться с вами в Индию? — вскричала она. — С какой целью?
— Я вам скажу, если вы ответите «да».
— Но сначала я должна узнать, на что я должна ответить…
— Вам нечего узнавать, если вы согласны последовать за мной.
— Боже мой! Мне это вовсе не неприятно, но вы меня смущаете, принц!.. Когда увозят куда-нибудь женщину, то говорят, по крайней мере, для чего!.. Наконец, если я соглашусь за вами следовать, то на сколько времени?.. Когда я вернусь в Европу?..
— Я не хочу и не могу вас обманывать. Вы никогда не вернетесь.
— Никогда? — повторила она. — Нет, принц, я не согласна возвратиться с вами в Индию.
Рунна-Синг встал.
— Я предвидел этот ответ, — сказал он, — и он лишь подтверждает мое убеждение, которое я заранее составил, еще не входя с вами в объяснения, которые только укрепили бы вас в вашей решимости, Вы молоды и прекрасны, вы любите удовольствия; десяти лет, употребленных вами на то, чтобы наслаждаться по своему вкусу жизнью, было недостаточно, чтобы насытить ваше тело и душу…
— Десять лет, — заметила Лола. — Действительно, это было в 1836 году…
— Когда я в первый раз имел счастье вас видеть… точно так. Теперь вы снова меня встретите не ранее как через десять лет, в 1856 году, и, быть может, тогда я буду более счастлив, чем теперь, быть может, тогда вы устанете от жизни, все прелести которой исчерпаете. Но удаляясь от вас, я вас не оставляю, ибо верю, что рано или поздно надежды мои исполнятся — верю в ваш характер и в вашу энергию… Если мой взор не сможет следить за вами, как эти десять лет, то рука моя для вас открыта.