— Сестра Катарины?.. Да, синьор.
— Синьора Анита?
— Да, синьор.
Сестра Катарины была восхитительна! В сто раз лучше старшей. Он сел рядом с нею.
— Вы позволите?
— С удовольствием.
— Ваша сестра почувствовала себя немного нездоровой, кажется, с недавнего времени, синьора?
Анита покраснела, она не умела лгать.
— Кажется, синьор.
— Она предложила мне подождать ее здесь несколько минут… и если это вас не обеспокоит…
— О, нисколько!..
Она творила, продолжая шить и не подымая глаз.
— Вы вышиваете, как фея!..
— Нужно же работать, синьор.
— Вы живете с вашей сестрой?
— Я всегда жила с нею.
— Но… у вас нет, как у нее, страсти к театру?..
— Нет.
— Вы не поете?
— О нет!.. Но я тоже немного музыкантша…
— А!.. Вы играете на фортепиано?..
— Немного.
— О, я с ума схожу от музыки!.. Поэтому-то…
Даниэло хотел было сказать: «Я желал сделаться любовником Габриэли», но вовремя остановился и добавил:
— Поэтому-то я считал за честь быть представленным одной из наших величайших певиц. — И продолжал, указывая на фортепиано: — Синьора, если вы удостоите, в ожидании вашей сестры…
Не заставляя просить себя, Анита села за инструмент.
Странное дело, эта девочка, которая не могла спеть самой простой арии, обладала, как музыкантша, истинным талантом. Она выучилась сама, одна, и тайком на нотной грамоте училась играть на фортепиано; она не была ученой пианисткой, но у нее был слух, ее исполнение не изумляло, а восхищало. Она сыграла сонату Себастьяна Баха, потом неаполитанскую тарантеллу, которую заучила, слышав ее раза два или три, и положила ноты.
Даниэло Четтини пел довольно приятно, он знал два или три романса и спел их под аккомпанемент Аниты.
Пробило полночь, а они все еще сидели за инструментом. Нужно было расставаться. Но где же Катарина?
— Она, верно, уснула в своем будуаре, — весело сказал Четтини.
— Ведь она же хотела с вами поговорить, синьор… Угодно вам?
— Нет, нет! Ради Бога, не беспокойте ее! Я приду завтра, вот и все.
— Хорошо, приходите завтра.
Даниэло вернулся на другой день, на третий и так продолжалось целую неделю кряду; Габриэли при этом никогда не показывалась. Но каждый вечер он видел Аниту.
Что же делали они в эти вечера? Занимались музыкой?.. Как бы не так! Если б мы и сказали это, никто бы не поверил. Анита любила Даниэло до того, как узнала его, из-за сходства с Гваданьи; она полюбила его сильнее, когда познакомилась с ним. Со своей стороны, Даниэло полюбил Аниту за ее чисто женственную прелесть, скромность, нежность и целомудрие. Он полюбил ее безумно и готов был решиться на все, чтоб обладать ею.
Зная от сестры об ее успехах, однажды вечером Габриэли, посчитав минуту благоприятной, вдруг явилась перед любовниками. Даниэло стоял на коленях перед Анитой. Он быстро встал.
— К чему беспокоиться, синьор? — сказала, улыбаясь, Габриэли. — Присутствие сестры не должно прерывать нежности мужа и жены.
— Мужа? — повторил Даниэло.
— Конечно же! — ответила Габриэли. — Вы любите Аниту, мою дорогую, добрую сестру. Я отдаю ее за вас с пятнадцатью тысячами унций золотом. Вы отказываетесь?
— Нет!.. О нет! Я принимаю с радостью!
Пятнадцать тысяч золотом! Это около двухсот тысяч франков! Подобного рода приданое не часто приходилось получать в 1764 году сыновьям нотариусов. Теперь же все изменилось…
Свадьбу справили в особняке Габриэли, но молодые супруги сняли себе небольшой домик в городе, в котором они должны были жить, пока певица будет оставаться в Парме.
Затем они уехали во Флоренцию.
После бала Габриэли хотела сама проводить свою сестру в нанятый дом.
Они остались в брачной комнате.
— Довольна ли ты мной, Анита? — спросила Катарина.
— Ты все, что есть доброго на земле!
Катарина улыбнулась.
— Правда, — ответила она, — надо мной могут посмеяться, но мое поведение было просто героизмом… Подурнеть, чтобы разонравиться человеку — это бы еще ничего, но добровольно внушить ему отвращение — это жестоко! Наконец-то Даниэло твой!..
И, наклонясь к Аните, потому что вошел Даниэло, она прошептала:
— Завтра утром ты скажешь мне, действительно ли приятно выйти замуж за человека, которого любишь…
На другое утро Габриэли не имела надобности расспрашивать сестру: нежная томность, разлитая по ее лицу, страстная благодарность, с какой она смотрела на мужа, говорили больше, чем могли бы сказать все громкие фразы. Габриэли вздохнула.