Конечно, рядом с консулом Цезарь был более заметен, но это давало и некоторое преимущество. Он мог видеть больше лиц. Пока он обменивался шутливыми замечаниями с Марием-младшим, его глаза скользили от одного лица к другому. Рим, думал он, может быть доволен выбором двадцатишестилетнего первого консула. Но некоторые присутствующие на этом угощении совсем недовольны. Особенно фавориты Карбона — Брут Дамасипп, Карринат, Марк Фанний, Цензорин, Публий Бурриен, Публий Альбинован из Лукании… Конечно, имелись и те, кто очень обрадовался, — Марк Марий Гратидиан и Сцевола, великий понтифик. Но они оба были свойственниками Мария-младшего и, так сказать, имели свой интерес в том, чтобы новый старший консул справился со своими обязанностями.
За спиной Карбона появился Марк Юний Брут. Цезарь заметил, что его встретили с чрезмерным энтузиазмом — обычно Карбон не снисходил до восторженных приветствий. Видя это, Марий-младший отправился искать более веселую компанию, уступив Бруту свое место. Проходя мимо Цезаря, Брут кивнул ему, не выказав никакого интереса. Именно в этом заключалось лучшее преимущество фламина Юпитера. Он никого не интересовал, потому что политически ничего не значил. Карбон и Брут продолжали громко разговаривать.
— Думаю, мы можем поздравить себя с отличным тактическим ходом, — сказал Брут, погружая пальцы в остатки рыбы.
— Хм.
Цыпленок с отвращением был отброшен. Карбон взял хлеб.
— Ну, хватит же! Ты должен быть доволен.
— Чем? Им? Брут, ведь он пуст, как выеденное яйцо. Я достаточно насмотрелся на него за этот месяц, чтобы знать, что говорю. Уверяю тебя. В январе он может носить фасции, но всю работу все равно придется делать мне.
— Ведь ты и не ожидал, что будет по-другому?
Карбон пожал плечами, отбросил хлеб. После слов Цезаря о поедании дерьма у него пропал аппетит.
— Не знаю. Может быть, я надеялся, что он немного поумнеет. В конце концов, он сын Мария, а его мать — из Юлиев. Ведь должно же это хоть что-то да значить!
— Я считаю, что это ничего не значит.
— Как использованный носовой платок твоей бабушки. Самое большее, что я могу сказать о нем, это что он — полезный орнамент. Он способствует тому, что мы очень хорошо выглядим. К тому же он притягивает рекрутов, как магнит.
— Он мог бы хорошо командовать войсками, — заметил Брут, вытирая жирные руки салфеткой, которую подал ему раб.
— Мог бы. Но я думаю, что не сможет. Я намерен последовать твоему совету.
— Какому совету?
— Проследить, чтобы ему не дали лучших солдат.
Брут подкинул вверх салфетку, даже не посмотрев, поймал ли ее молчаливый слуга, стоявший около Цезаря.
— Квинта Сертория сегодня здесь нет. Я вообще-то надеялся, что он приедет в Рим по такому случаю. В конце концов, Марий-младший — его кузен.
Карбон засмеялся, но как-то невесело:
— Дорогой мой Брут, Серторий стал нашим противником. Он оставил Синуессу на произвол судьбы, удрал к Теламону, набрал легион этрусских клиентов Гая Мария и отплыл зимой в Тарракон. Другими словами, он стал правителем Ближней Испании раньше срока. Нет сомнения, он надеется, что к тому времени, как окончится его срок, в Италии примут решение.
— Он трус! — возмущенно воскликнул Брут.
Карбон издал неприличный звук.
— Только не он! Я бы скорее назвал его странным. У него нет друзей, разве ты этого не заметил? Нет жены. Но он лишен амбиций Гая Мария, за что мы должны благодарить наши счастливые звезды. Если бы у него были амбиции, он был бы сейчас старшим консулом.
— Жаль, что он оставил нас в трудную минуту. Его присутствие на поле сражения изменило бы ситуацию. Помимо всего прочего, он знает тактику Суллы.
Карбон рыгнул, держась за живот.
— Думаю, мне пора уйти и принять рвотное. Необыкновенный ассортимент угощений этого молокососа слишком жирен для моего желудка.
Брут помог младшему консулу подняться с ложа и отвел его в отгороженный угол зала позади подиума, где несколько слуг предоставляли ночные горшки и тазы тем, кто в них нуждался.
Бросив вслед Карбону презрительный взгляд, Цезарь решил, что услышал самый важный разговор, который только мог иметь место на этом пиршестве. Он скинул сандалии, подобрал их и тихо удалился.
Луций Декумий, притаившийся в углу вестибюля, появился возле Цезаря, едва тот возник на пороге. В руках он держал более полезную одежду — удобные сапоги, плащ с капюшоном, шерстяные штаны. Прочь регалии! За спиной Луция Декумия маячил жуткий персонаж, который принял все эти apex, laena и деревянные сандалии и сунул их в кожаный мешок, стянутый ремнем.
— Что, вернулся из Бовилл, Бургунд? — спросил Цезарь, ахнув от холода.
— Да, Цезарь.
— И как дела? У Кардиксы все в порядке?
— У меня еще один сын.
Луций Декумий хихикнул:
— Я говорил тебе! К тому времени, как ты станешь консулом, он снабдит тебя телохранителями!
— Я никогда не буду консулом, — отозвался Цезарь и посмотрел в окутанный тьмой конец Эмилиевой базилики, с трудом сглотнув подступивший к горлу комок.
— Ерунда! Конечно, будешь! — сказал Луций Декумий и протянул свои одетые в рукавицы руки, сжав лицо Цезаря. — А теперь бросай унылую компанию! В мире нет ничего, что остановит тебя, если ты что-то замыслил, слышишь? — Он нетерпеливо накинулся на Бургунда: — Давай, германская глыба! Расчищай дорогу для хозяина!
Зима стояла суровая, и казалось, ей не предвидится конца. После нескольких лет пребывания Сцеволы великим понтификом сезоны строго соответствовали календарю. Он, как и Метелл Далматик, считал, что даты и сезоны должны совпадать, хотя великий понтифик Гней Домиций Агенобарб, который занимал эту должность в период между ними, позволял календарю опережать праздники — календарь был на десять дней короче солнечного года, — потому что понтифик, по его словам, презирал эллинские привычки к мелочной точности.
Но в марте снег все-таки стал таять, и Италия начала верить, что тепло вновь вернется на сельские поля и в дома. С октября находясь в бездействии, легионы наконец зашевелились. В начале марта, преодолевая глубокие снежные заносы, Гай Норбан вышел из Капуи с шестью из восьми легионов и направился на соединение с Карбоном, вернувшимся в Аримин. Он миновал лагерь Суллы, который его проигнорировал. По Латинской, а потом по Фламиниевой дороге Норбан мог двигаться невзирая на снег, и вскоре он достиг Аримина. Объединенные силы Норбана и Карбона достигли тридцати легионов и нескольких тысяч кавалерии — тяжелое бремя для Рима и Галлии, вынужденных кормить их всех.
Но прежде чем отправиться в Аримин, Карбон решил свою самую неотложную проблему: где взять денег для всей этой армии? Вероятно, выплавленное золото и серебро из сгоревшего храма Юпитера Величайшего, хранимое в слитках в казне, подсказало ему идею, ибо он начал с того, что забрал эти слитки, оставив вместо них расписку, что Рим должен своему Великому Богу столько-то талантов золота и столько-то талантов серебра. Большое количество римских храмов были богаты, и поскольку религия являлась частью государственной политики и управлялась государством, Карбон и Марий-младший взяли на себя смелость одолжить деньги, хранимые в храмах Рима. Теоретически это не был неконституционный акт, но на практике выглядело чудовищно. Финансовые кризисы никогда не решались таким способом. А вот теперь из храмовых хранилищ выносили монеты — ящик за ящиком. При рождении каждого римского гражданина, безразлично мужского или женского пола, Юноне Луцине жертвовали один сестерций; один денарий — Ювенте, когда римский гражданин-юноша достигал зрелого возраста; много-много денариев дарили Меркурию, после того как удачливый торговец опускал в священный фонтан свою лавровую ветвь; один сестерций приносили Венере Либитине, когда римский гражданин умирал. Сестерции отдавали Венере Эруцине процветающие куртизанки. Все эти деньги были призваны теперь запустить военную машину Карбона. Слитки золота были изъяты. Любое золото или серебро в храме, утратившее художественное значение, переплавляли на слитки.
Заике-претору Квинту Антонию Бальбе — не из знатных Антониев — поручили чеканить новые монеты и сортировать старые. Многие могли посчитать это кощунственным, но ценность добычи ошеломляла. Карбон теперь мог оставить Мария-младшего ответственным за Рим и кампанию на юге, а сам с легким сердцем отправиться в Аримин.