– Я и сам был удивлен, – признался Хохлов, – но тем не менее…
– Ну, хорошо, – согласился капитан, – допустим, что виновность Гершковича в первом убийстве вызывает некоторые сомнения.., допустим. Но второе! Тут же все ясно! А зачем совершать второе, если ты не совершал первого?
Ясно было, что второе делалось для сокрытия первого. Разве не так?
– Вот тут вы правы. Относительно последнего. То есть, конечно, второе убийство совершено для маскировки первого. Но если предположить, что первое совершил не Гершкович, то и второе…
– Но как же не Гершкович, – возмутился капитан, – мы же все видели?!
– А что мы, собственно, видели? Ведь никто, насколько мне известно, не видел, как Гершкович вонзил этот нож в тело Полины?
– Но он держал его в руках!.. С него еще кровь капала!.. И все обстоятельства…
– Вот именно, что все автоматически учли предыдущие обстоятельства. А они, как мы только что видели, далеко не очевидны… Кровь на ноже тоже легко объясняется.
– Каким же образом и кем? Опять Гершковичем-? – скептически усмехнулся капитан.
– А почему бы и нет? Понятно, что он может солгать, но, по крайней мере, мы должны его выслушать. Хотя бы затем, чтобы опровергнуть.
– И что же он говорит по этому поводу?
– Он говорит, что некто, им неузнанный, судя по голосу, женщина или подросток.., это, кстати, ни о чем не говорит, голос мог быть изменен.., разбудил его на рассвете и сообщил, что его срочно вызывает капитан…
– Но я никого, естественно, не вызывал, – уточнил тот.
– Разумеется, мы это прекрасно понимаем.
Ваше имя и авторитет были использованы в качестве приманки, и, к сожалению, не один раз.
– Что вы имеете в виду?
– Об этом чуть позже, а пока вернемся, как говорится, к нашим баранам… Гершкович, по простоте душевной полагавший, что его вызывают, чтобы сообщить о его полной реабилитации, спешно одевается и бежит к вам в каюту. Поднявшись на верхний ярус, он видит на ковре Полину с торчащим в груди ножом. Он кричит, взывая о помощи, и бросается к еще подающей признаки жизни горничной, желая ей чем-нибудь помочь. Не придумав ничего лучше, он вытаскивает нож из раны, и Полина умирает. Эту картину и застают многочисленные свидетели, выскочившие на первый крик Гершковича. Вот и все объяснение. Чем оно, позвольте вас спросить, так уж плохо?
– Оно, скажем так, имеет право на существование. Но при одном условии.
– Каком условии, позвольте полюбопытствовать?
– При условии, что есть свидетели, которые могут подтвердить, что первым тревогу поднял именно Гершкович. Они есть?
– Их нет, – покачал головой Хохлов.
– Вот видите… – развел руками капитан.
– Их нет и быть не может, – твердо заявил его оппонент.
– Как это?
– А вот так. Это я вам как врач говорю.
– Поясните, пожалуйста.
– С удовольствием. Но вам придется выслушать небольшую лекцию по физиологии. Наберитесь немного терпения, – Я, кажется, имею возможность продолжить свое незаконченное медицинское образование, – пробормотал поскучневший Солодовников.
– Дело в том, – невозмутимо продолжал Хохлов, – что, когда человек спит, основная часть его мозга как бы отключается. Работают только некоторые участки, обеспечивающие процессы жизнедеятельности и сторожевые функции. Их задача, в частности, состоит в том, чтобы включить в работу весь мозг, то есть разбудить человека в случае появления некоторых признаков опасности. Одним из таких признаков и является громкий звук. Распознать звук, то есть определить его источник, мозг спящего человека не в состоянии. Это сложный, до конца еще не изученный физиологический процесс, для реализации которого требуется участие обширных участков мозга, поскольку услышанный человеком звук сравнивается с теми звуками, которые человек слышал и запомнил до этого. С этой задачей способен справиться только мозг бодрствующего человека.
– Очень интересно и поучительно, но к чему вы, собственно, клоните?
– Сейчас поймете. Еще минуту терпения.., я подвожу итоги… Итак, если вас разбудил какой-то кратковременный звук, то, проснувшись, вы скорее всего даже не поймете, что вас разбудило.
В лучшем случае, если звук был достаточно сильный, вы проснетесь в состоянии тревоги и догадаетесь, что проснулись от шума…
– Вы хотите сказать, что первый никем не опознанный крик Гершковича просто всех разбудил и заставил выскочить в коридор?
– Именно так и могло быть.
– Но почему же он замолчал? Почему не продолжал кричать?
– А зачем? Вы поставьте себя на его место.
Он идет к вам, предполагая, что справедливость восторжествовала и все обвинения с него сняты.
Увидев агонизирующую Полину, он, что вполне естественно, зовет на помощь и, справедливо считая, что разбудил своим криком весь теплоход, молча кидается оказывать посильную в данных обстоятельствах помощь. Зачем еще кричать? Это не мужской тип поведения.
– А чьи крики слышали все остальные?
– Друг друга. Первые из выглянувших в коридор, особенно женщины, увидев эту ужасную картину, завопили что есть мочи. К ним постепенно присоединялись другие и так далее.
– Вроде все у тебя логично получается, – вынужден был признать капитан. – И что из всего этого следует?
– А следует из этого одно чрезвычайно важное обстоятельство.
– Какое?.
– Крик Гершковича мог слышать и опознать только один человек на судне, ибо только он один не спал в этот момент…
– Истинный убийца! – догадался капитан.
– Абсолютно верно. Но, как вы сами понимаете, сообщить нам об этом не в его интересах…
– Значит, для установления настоящего преступника это нам, увы, ничего не дает? – разочарованно констатировал капитан.
– Не совсем верно, – возразил Хохлов, – если учесть его желание создать впечатление того, что первый крик о помощи издала именно Полина…
– Понятно.., если из них двоих, я имею в виду Полину и Гершковича, первой кричала Полина, то убийца, несомненно, Гершкович. Если наоборот, то Гершкович ни в чем не виноват, потому что убийца кричать не станет.
– Абсолютно верно. Учитывая то обстоятельство, что все, кого я опрашивал, заявили, что спали в момент убийства, я очень осторожно пытался уточнить у всех потенциальных кандидатов в убийцы, а это практически все пассажиры, кто, по их мнению, все-таки закричал первым. Рассчитывая, что убийца как раз и назовет Полину.
– И кто ее назвал? – грозно спросил капитан, уперев кулаки в столешницу.
Все остальные, затаив дыхание, тоже ждали, что скажет Хохлов.
Хохлов, выждав эффектную паузу, коротко ответил:
– Никто.
Вздох разочарования пронесся над столом.
– Перед тем как продолжить свой рассказ, – сказал Хохлов, – я хочу внести одно предложение. Вы позволите, Владимир Аркадьевич? – обратился он к капитану.
– Давай, – согласился тот.
– Поскольку невиновность Гершковича практически установлена, может быть, имеет смысл извлечь его из канатного ящика? Тем более что, насколько мне известно, ужин в его отдельный, так сказать, кабинет никто не подавал.
– Пожалуй, – поколебавшись, неохотно согласился капитан.
Машины правосудия всех времен и народов, даже временные и импровизированные, с большим трудом и скрипом переключаются на обратный ход.
Хохлов повернулся к стоявшей в сторонке Татьяне:
– Танечка, у нас есть чем накормить и напоить блудного сына?
– Конечно. Я сейчас схожу на камбуз.
– Заодно отопри, пожалуйста, канатный ящик, – попросил Солодовников, протягивая ей ключ.
– С удовольствием, – согласилась она.
– Продолжай, Игорь Сергеевич, – попросил Хохлова капитан, когда Татьяна покинула кают-компанию.