Он боком выдвинулся из-за стола и не глядя сунул фаянсовую чашку с отбитым краем в груду грязной посуды, заполнявшую собой старую чугунную мойку, мимоходом привычно подумав, что раковину давно пора менять: заржавела, облупилась, потеряла товарный вид… Деньги на новую раковину у него были, но он не торопился вносить изменения в интерьер: отштампованные из нержавеющей стали по европейскому образцу новомодные мойки были мелковаты, а Юрий никак не мог заставить себя вовремя мыть посуду. Это было, очевидно, что-то врожденное, поскольку тут не помогала даже армейская дисциплина.
Он сделал шаг в сторону и оказался у окна, выходившего во двор. Внизу, у подъезда, таинственно поблескивала в наступающих сумерках крыша редакционной “каравеллы”. Через открытую форточку доносился городской шум, отдаленный, но никогда не стихающий, и пронзительные вопли игравших на детской площадке ребятишек. “Интересно, – подумал Юрий, – во что они теперь играют? Мы играли “в войнушку”, в Чапаева, в трех мушкетеров… А эти во что? В Басаева? В «братву»?"
В стороне, под кустами сирени, звонко стучали кости домино. “Рыба!” – выкрикнул знакомый голос. Юрию показалось, что кричал Веригин, хотя он мог и ошибиться: в этом дворе прошла его жизнь, и все голоса заядлых дворовых доминошников были ему более или менее знакомы.
Закрывать форточку перед уходом он не стал: нужно было проветрить квартиру, а воров он не боялся. Все работающие по наводке домушники в округе наверняка давным-давно знали, что в квартире у него брать нечего, а если ненароком нарвешься на хозяина, то можно недосчитаться зубов и ребер. Ну а если все-таки залезут… Унесут телевизор, что-нибудь из одежды – невелика потеря. И потом, пусть уж лучше через форточку. Надоело дверь чинить…
Он вышел в комнату, служившую одновременно и спальней, и гостиной, и кабинетом, и вообще всем на свете, бросил мимолетный взгляд на развешанные на стене над кроватью фотографии и, не задерживаясь, прошел в прихожую. Здесь он снял с вешалки и набросил на плечи кожаную куртку. Куртка была новая и еще попахивала кожгалантереей, хотя к этому запаху уже начали понемногу примешиваться другие: табака, одеколона и – совсем чуточку – дизельного топлива, которое с аппетитом употреблял в пищу редакционный микроавтобус. Несмотря на новизну, куртка уже успела перейти в разряд заслуженных, так как ее левую полу украшала аккуратно заштопанная дырочка. Дырочка была очень характерная – в свое время Юрий перештопал множество таких дырок, и именно поэтому штопка вышла такой аккуратной. Куртку ему продырявил две недели назад один нервный сутенер, когда догадался, что Димочка Светлов, клеящий сразу двоих его “телок”, на самом деле является идущим по следу сенсации журналистом.
Сутенер, как уже было сказано, попался задерганный и сразу же начал размахивать руками, норовя нанести любопытному клиенту какие-нибудь повреждения. “Клиент”, который решил во что бы то ни стало выжать из довольно избитой темы проституции хороший репортаж на целую колонку, дал ему сдачи. “Телки” издали пронзительный хоровой визг и, смешно семеня на высоченных каблуках, всем стадом бросились вдоль по Тверской, сшибая с ног потенциальную клиентуру. На помощь сутенеру пришли его коллеги в количестве трех человек, и Юрию, как и в прошлый раз, пришлось покинуть рабочее место и пустить в ход кулаки. Когда почти все закончилось, упомянутый нервный сутенер выхватил из кармана револьвер и выпалил в Юрия из этого пугача. Пуля испортила новую куртку редакционного водителя, и Юрий, сильно разозлившись по этому поводу, сначала попортил стрелку физиономию, а потом вывел из строя револьвер. Для этого он обернул правую руку содранным с сутенера пиджаком, зажал в ней револьвер, крепко упер его дульным срезом в асфальт и, отвернувшись, спустил курок. Дуло сделалось похожим на распустившийся цветок лилии, что и требовалось доказать. Юрий запустил сначала бывшим револьвером, а потом и пиджаком в спину улепетывающему противнику, прыгнул за руль “каравеллы” и рванул переулками подальше от Тверской, где уже выли сирены и, соперничая с неоновыми вывесками, вспыхивали красно-синие огни милицейских мигалок.
Стоя перед зеркалом, Юрий пригладил волосы и одернул полы куртки. Он не любил разглядывать свое отражение, но сейчас даже ему было отлично видно, что он стал выглядеть лучше: щеки слегка округлились, в глазах появился блеск, на губах блуждала тень улыбки… И это не говоря о том, что он наконец-то сумел прилично одеться – не так, как одеваются банкиры, конечно, но так, что не было стыдно показаться на люди.
А появляться на людях приходилось частенько. Вообще, Юрий вынужден был признать, что работа ему досталась веселая – не такая веселая, как у спасателей, милиционеров или врачей “скорой помощи”, но все-таки очень живая, не дающая обрасти мхом. Поначалу он даже удивлялся: Веригин, передавший ему по наследству свою должность, хоть и говорил, что будет весело, но почему-то не предупредил, что следует готовиться к боевым действиям и постоянным нарушениям закона – и мелким, и чуточку покрупнее. И лишь позже до Юрия дошло, что он сам виноват в том, что его работа вдруг сделалась такой беспокойной. Никто не мог обязать его работать сверхурочно; никто не имел права заставлять водителя редакционной машины рисковать здоровьем и жизнью, помогая журналистом стряпать их репортажи и за шиворот вытаскивая этих полоумных из спровоцированных ими же самими неприятностей. Юрий в любой момент мог отказаться от участия в том или ином рискованном предприятии, но он этого ни разу не сделал, а когда наступал его черед, действовал быстро, умело и эффективно – так, как умел.
Разумеется, это целиком и полностью устраивало журналистов, которых, как известно, во все времена кормило не столько перо, сколько ноги. Юрий очень быстро, фактически после первой же поездки с Дергуновым, приобрел среди них устойчивую репутацию человека, за которым в любой ситуации можно чувствовать себя как за каменной стеной. Снисходительный и вместе с тем заискивающий тон, которым люди образованные обычно разговаривают с шофером, очень быстро исчез. В пестром журналистском коллективе Юрий очень быстро стал своим. Главный редактор, вопреки опасениям Юрия, не распространялся о своих догадках по поводу его прошлого, но журналисты и сами были не лыком шиты. Новый водитель считался в редакции человеком таинственным и, что называется, “с историей”. Редакционные девицы, самой молодой из которых исполнилось восемнадцать, а самой старшей давно перевалило за пятьдесят, шептались у него за спиной и усиленно строили ему глазки. Всеобщий здешний любимец Димочка Светлов, тот самый кудрявый красавчик, из-за которого нервный сутенер продырявил Юрию куртку и чуть было не продырявил его самого, однажды заявил Юрию прямо в глаза, что считает его очень похожим на героя американского боевика “Гладиатор”, получившего целых пять “Оскаров”. “Что, внешне?” – спросил тогда Юрий, так и не удосужившийся посмотреть “Гладиатора”. “Почему внешне? – удивился Димочка. – Вообще… Судьба, по-моему, похожа. Характер…” – “Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Юрий, – и какая, по-твоему, у меня судьба?” Димочка коротко пересказал ему содержание фильма, и тогда Юрий стал хохотать. Он хохотал долго и с огромным удовольствием, а когда закончил, сказал обиженному Димочке Светлову: “Извини. Просто ты ошибся. Сроду не бросал никому никаких вызовов, поверь. Разве что на ринге… А умение бить морды вовсе не означает, что человек непременно герой и имеет романтическое прошлое. Ясно?”. – “Так точно, товарищ старший лейтенант, – кисло ответил Димочка. – Не хочешь говорить – черт с тобой. Я же понимаю: военная тайна и все такое прочее. А я кто? Я – журналюга, трепач, сливной информационный бачок. Этакая, знаешь, фаянсовая посудина, в которую что ни залей, все равно рано или поздно выльется – с шумом, с плеском, с брызгами…” – “Дурень ты, – сказал ему Юрий, – а не журналист. Уж не знаю, какая ты там посудина, но башка у тебя точно фаянсовая, причем сплошная, без единого пузырька внутри. Надо же было такое сочинить!"