— Что ж, полагаю, все дело в том, Нази, что я, как и каждый уважающий себя адепт зла, весьма умен и отчасти даже коварен, — наконец, абсолютно серьезно сообщил он. — Видишь ли, я — амбидекстр. А это означает, что в свое время я вероломно научился писать и правой рукой тоже, дабы вводить в заблуждение христиан, добрых настолько, что они готовы были сжигать своих соотечественников за цвет волос, родимые пятна на теле, или вот, скажем, за развитую моторику обеих рук.
Мужчина скорбно вздохнул, на секунду возведя глаза к потолку, и Дарэм, внезапно поймав себя на том, что почти улыбается, поспешила отбросить эту странную вспышку веселья подальше. Причудливая мешанина эмоций, которую вызывало в ней ежедневное, а точнее, еженощное общение со старшим фон Кролоком, беспокоила и раздражала ее. В подавляющем большинстве случаев, глядя на это существо, Нази испытывала холодное, тщательно убранное до поры в самую глубину души бешенство. Словно туго скрученная, загнанная под гнет пружина, оно терпеливо дожидалось той минуты, когда Дарэм, прекрасно сознающая, что попытка будет только одна, сможет выпустить его на свободу, нанеся точно рассчитанный удар. Порой Нази казалось, что всю ее пропитывает ненависть — к графу, к Герберту, к миру за стенами замка, а больше всего к самой себе — и что кроме этой самой ненависти, в ней уже не осталось ничего другого. Однако временами — как теперь — неожиданно для нее самой на поверхность всплывали и иные эмоции.
Например, фон Кролок до сих пор способен был каким-то непостижимым образом заставить ее вполне искренне улыбнуться, испытать интерес, или почувствовать себя спокойнее от осознания того, что, если она в очередной раз потеряет контроль над собственным разумом, граф не позволит ей зайти слишком далеко. И все это не отменяло того факта, что Нази вот уже несколько недель планировала его убийство.
— Действительно, крайне подло с вашей стороны, — коротко согласилась она и, кивнув на разложенные по столу бумаги, осведомилась: — Так каков же ваш вердикт?
— Хм, — фон Кролок, слегка подавшись вперед, еще раз пробежал глазами собственноручно написанные строчки и, немного подумав, резюмировал: — Ты по-прежнему держишься лучше Герберта, но хуже меня на том же сроке, из чего можно сделать вывод, что нам следует вновь обратиться к среднему значению. Если поддерживать тот же темп занятий, что и раньше, то стабильный интервал составляет семь ночей. Но мы, дорогая моя фрау, можем пойти на риск и попробовать выдержать восьмую, однако уже с меньшими гарантиями.
Это «мы», с легкостью слетающее с посиневших уст вампира, всякий раз заставало Нази врасплох, вызывая недоумение и какой-то гаденький, ледяной ужас, оно словно бы означало, что огромный готический замок поглотил ее целиком, сделав частью того, в чем Дарэм не хотела участвовать. Фон Кролок произносил его, даже не задумываясь, как нечто само собой разумеющееся, нечто абсолютно естественное, и в подобные моменты Нази как никогда ясно понимала — сидящий напротив нее в глубоком, обтянутом кожей кресле трехсотлетний покойник абсолютно уверен в том, что принятое за них обоих решение даже обсуждениям дальнейшим не подлежит. Сопротивление бесполезно.
— А если занятия прекратить? — сосредоточенно спросила Дарэм, хмуро разглядывая записи графа и пытаясь прочесть их вверх ногами.
Каждый выход на охоту для нее был серьезным испытанием на прочность, невзирая на то, что она по зрелом размышлении нашла наиболее, пожалуй, оптимальный способ сделать этот процесс максимально переносимым для своей совести.
— Если прекратить, то, пожалуй, стабильные восемь, — откликнулся граф и, подняв взгляд на свою собеседницу, добавил: — Однако динамику в таком случае ты потеряешь. Решение в этом вопросе всегда было и остается за тобой, Нази, но я, как и прежде, советую тебе смотреть на картину в целом, не хватаясь за частные случаи. Ты вольна выиграть несколько часов сейчас, однако при этом за год ты потеряешь три лишних жизни.
Дарэм некоторое время помолчала, думая о том, что если ее планам все-таки суждено воплотиться в реальность, заботиться о перспективах у нее не будет ни малейшей нужды.
— Хорошо, я попробую выдержать восемь без изменений графика, — наконец, сказала она, растягивая тонкие губы в некоем подобии улыбки, и негромко добавила: — Я доверяю вашему опыту.
Нужно правильно рассчитать собственные действия, не поддаваться обманчивому, исходящему от Кролока ощущению, будто у нее и впрямь нет иного выхода, как смириться со случившимся и «жить» дальше, не идти на поводу у эмоций и, самое главное, не торопиться. Спешка — вот что способно было сгубить даже потенциально рабочие планы едва ли не вернее, чем пресловутый «человеческий фактор». Она уже выждала двадцать девять ночей, изнутри исследуя обычный график вампиров и давая им возможность привыкнуть к ее собственному. Подождет и еще немного.
*
— Я сейчас тебя ударю, клянусь… — простонал Герберт, стискивая ладонями виски и складываясь в кресле почти пополам. — Помнишь, отец говорил, что менталистика — очень тонкое искусство, требующее величайшей осторожности и бережности? Так вот что я тебе скажу, Дарэм…. Ты ни черта не стараешься!!!
— Я стараюсь, — возразила Нази, рассматривая тихо чертыхающегося в собственные коленки виконта, и добавила: — Прости. Однако не моя вина в том, что у тебя в мозгах настолько хлипкие «перегородки», которые проминаются от одного плевка. Я-то думала, что за сто двенадцать лет ты успел неплохо поднатореть в этом «очень тонком искусстве».
Младший фон Кролок вскинул голову, зло уставившись на Дарэм «кроличьими» глазами, белки которых из-за лопнувших капилляров приобрели нежный, розоватый оттенок — еще одно свидетельство того, что внутри его тела продолжала циркулировать выпитая накануне «живая» кровь.
— Это ты называешь «плевком»?! — воскликнул он. — Дарэм, ты вообще видишь разницу между тем, чтобы взломать замок при помощи отмычки, и тем, чтобы со всей силы ударить по нему молотком? Если бы я, как ты изволишь выражаться, не «поднаторел» в менталистике, у меня от твоего нежного проникновения кровоизлияние в мозг бы случилось!
— А там есть, во что кровоизлиянию случиться? — притворно изумилась Нази, которая уже неплохо успела понять, что, дабы представить реальные масштабы трагедии, любые стенания виконта стоит делить примерно на пять.
— Фи, как грубо, — Герберт в ответ поморщился и, еще раз с силой потерев висок, откинулся в своем кресле, глядя на Дарэм так, будто этим замечанием она разочаровала его еще больше, чем своими «способностями». — Представь себе — есть. И вполне вероятно, что гораздо больше, чем у тебя! По крайней мере, мне, в отличие от некоторых, присутствующих в этой комнате особ, всегда хватало ментального изящества.
Изяществом, как было прекрасно известно Нази, Герберт гордо именовал свои довольно кривобоко развитые способности. За сотню с лишним лет виконт не сумел освоить зов до такой степени, чтобы удерживать его без визуального контакта с «жертвой», и мысленно на расстоянии умел общаться только с графом, да и то, во многом благодаря связи, установившейся между ними после инициации. В тех же случаях, когда речь шла о ком-то, кроме отца, Герберту непременно требовалось видеть объект воздействия. Как заметил однажды сам граф, Герберт был «сложным ребенком», имеющим потрясающие способности к одним проявлениям своей немертвой сущности, и столь же потрясающий антиталант — к другим. В глобальном смысле искусство воздействия на разум у виконта попало именно во вторую категорию, однако, если уж он оказывался с будущей жертвой лицом к лицу, противостоять мощи его очарования было практически невозможно. И Альфред, по заверениям самого Кролока-младшего, был едва ли не единственным за минувшие годы человеком, которому это частично удалось, да и то — исключительно в силу весьма редкой, заложенной природой от рождения, предрасположенности к менталистике.
— Повторим? — предложила Нази, решив оставить мнение о дарованиях виконта при себе, поскольку данная «шпилька» в целом была абсолютно бессмысленна, зато ее было вполне достаточно, чтобы растянуть дискуссию еще на добрых полчаса.