Фон Кролок быстро осмотрелся по сторонам, подстраивая зрение под резкий контраст черных древесных стволов с искрящимися отраженным лунным блеском сугробами, и, наконец, чуть позади себя обнаружил их с Гербертом «пропажу». Облаченная в одно только платье Нази Дарэм двигалась странными рывками — то замирала на долю мгновения, покачиваясь из стороны в сторону, то вновь делала несколько быстрых, нечеловечески плавных шагов вперед.
Перекинув крайне мешающий ему на столь пересеченной местности край плаща через руку, граф неторопливо двинулся ей навстречу, внимательно вглядываясь в мертвенно-бледное, уже явно искаженное трансформацией лицо.
— Могу я осведомиться о цели твоей прогулки? — спросил он, когда разделяющее их расстояние сократилось до нескольких футов. Женщина резко, по-птичьи, склонила голову к плечу, и прямо на фон Кролока уставились абсолютно черные глаза, в которых не было даже тени человеческого выражения.
— Убирайся к черту, — хрипло и на пару тонов ниже, чем обычно, сказала Дарэм и сделала попытку обогнуть графа по дуге, однако тот, шагнув в сторону, снова оказался прямо перед ней. — Не твое дело.
— Боюсь, что в этом ты ошибаешься, — фон Кролок покачал головой, — Это именно мое дело, и я не могу позволить тебе навестить деревню. Впоследствии, уверен, ты крайне пожалеешь о содеянном, поскольку на одной жертве остановиться сейчас не сможешь. Пойдем домой, и я сам приведу тебе подходящего человека, даю слово.
В ответ Нази — а точнее, вампирша, поскольку называть стоящую перед ним женщину этим именем фон Кролок категорически не желал — отшатнулась от протянутой к ней ладони и оскалилась, точно волчица, обнажая вытянувшиеся на полную длину клыки.
— Надо полагать, это означает «нет», — фон Кролок вздохнул, понимая, что пробиться к агонизирующему сознанию фрау Дарэм при помощи слов ему точно не удастся. Отпускать контроль всегда было пугающе легко, гораздо легче, чем удерживаться на грани трансформации. Голова графа опустилась, он слегка подался вперед, нависая над вампиршей, и точно также хищно выщерился, заставив женщину с коротким хриплым визгом отступить. Не позволяя себе окончательно утратить власть над собой, фон Кролок сосредоточился и резко хлестнул по нити ментальной связи. — Мне действительно жаль, что приходится поступать с тобой подобным образом. Я позволил себе питать некие смутные надежды на твое благоразумие и не желал прибегать к насилию в вопросах питания, однако твое упрямство, к сожалению, все же оказалось куда сильнее голоса здравого смысла.
С каждым новым произнесенным словом граф делал шаг вперед, продолжая ментальную атаку и не отрывая взгляда от черных, лихорадочно сверкающих глаз женщины, которая пятилась от него, не в силах разорвать зрительный контакт самостоятельно.
«Я сильнее тебя. Я старше тебя. Ты сделаешь то, что я велю».
В каждом цивилизованном человеке живет зверь — именно так говорили некоторые мыслители, с трудами которых графу довелось ознакомиться за годы жизни и посмертия. И он с точностью мог сказать, что в самом существовании вампиров эта простая истина находила куда более яркое, возведенное почти в абсолют отражение, заставляющее немертвых прикладывать немалые усилия, чтобы баланс в их случае склонялся на сторону человека.
Напугать, подавить саму мысль о сопротивлении, заставить безоговорочно признать его главенство — сейчас это было единственной целью и единственным выходом для фон Кролока, еще раз напомнившего себе, ради чего он снова и снова наносит удары по ментальной связи, на уровне инстинктов вынуждая женщину покориться.
Нази Дарэм была нужна ему человеком, а не скрывавшимся в каждом из немертвых, подчиненным жажде зверем, который сейчас безраздельно властвовал над ее личностью. Сама Нази справиться с этим зверем сейчас была не в состоянии, так что бороться с ним предстояло фон Кролоку, который точно знал, что хищники понимают лишь один язык — язык силы, не физической, но внутренней.
— Остановись, — потребовал он, не позволяя даже легкой тени неуверенности проскользнуть в собственный голос, и женщина послушно замерла, напряженная, готовая сорваться с места, стоит графу лишь на мгновение отвести взгляд. — Подойди ко мне.
Несколько мучительно долгих секунд она еще колебалась, а затем шагнула вперед, оказавшись, наконец, в пределах досягаемости, чем фон Кролок и поспешил воспользоваться. Схватив вампиршу за тонкое, даже ему показавшееся ледяным запястье, граф шагнул из заснеженного леса прямиком в замковый подвал, который не посещал вот уже около века — с тех самых пор, как Герберт научился контролировать свои приступы настолько, что ему перестали требоваться особые условия содержания.
Мощные каменные стены, крепкие, окованные железом двери, когда-то подвешенные на обычные петли, а теперь намертво вмурованные в кладку металлическими штырями толщиной в руку, затхлый воздух, в котором витал запах сырости — обычный человек имел все шансы задохнуться здесь, однако вынужденные «постояльцы» здешних казематов в кислороде не нуждались. Фон Кролок не думал, что однажды ему придется возвращаться в это место, с которым его не связывали хоть сколько-нибудь теплые воспоминания. Как не думал и о том, что на четвертом столетии существования повторит собственную «глупость», не просто обратив еще одного человека в себе подобного, но и позволив этому человеку стать третьим в округе «неспящим». Совсем недавно он был уверен, что Герберта с его неуемной прытью даже более чем достаточно, чтобы удовлетворить его потребность в компании.
Граф прижал ладонь к чуть влажной, шероховатой каменной кладке, прислушиваясь к происходящему за стеной. Дезориентированная внезапным, еще не вошедшим у нее в привычку перемещением сквозь пространство вампирша некоторое время вела себя тихо, очевидно, собираясь с силами, а затем на дверь один за другим обрушилось несколько мощных ударов, сопровождаемых глухим, яростным рычанием. Женщина металась по комнате, то и дело ударяясь о стены, и фон Кролок точно знал, что сейчас она, ослепленная жаждой, абсолютно не чувствует боли от ломающихся и почти мгновенно срастающихся заново костей.
— Скажи, я тоже вел себя настолько ужасно, когда ты запирал меня здесь? — голос Герберта, прозвучавший прямо за плечом, вырвал графа из задумчивости. Виконт с нарочитой опаской покосился на слегка вибрирующие в пазах монументальные двери и зябко передернулся.
— В сущности, да, — покачал головой граф и, тоже посмотрев на дверь, добавил: — Все потерявшие над собой контроль немертвые ведут себя подобным образом, если попытаться сдерживать их насильно. Путь этот весьма опасен, поскольку порог воли строго индивидуален, как и порог силы. Ты был гораздо выносливее, чем те, кого я пытался обратить до тебя, а она — сильнее тебя. Думаю, во многом дело в образе жизни, который она вела, и в крепости заложенных в ней моральных установок. У тебя никогда не было настоящей внутренней причины сдерживать свои порывы по отношению к смертным, так что сковывали тебя в основном лишь условия нашей сделки. И эти стены. В то время как фрау Дарэм внешних условий требуется гораздо меньше, поскольку она приучена защищать людей, а не убивать их.
— А ты сам когда-нибудь… — Герберт сделал неопределенный витиеватый жест рукой, но фон Кролок прекрасно понял, о чем хочет спросить его наследник.
Граф всегда спокойно делился с сыном подробностями своего посмертного существования, полагая, что его опыт может быть полезен — жесткое «табу» в их беседах лежало только на том отрезке времени, когда фон Кролок еще был жив — так что в ответе отца виконт не сомневался.
— Да, — откликнулся граф. — У меня не было того, что есть у вас с Нази — чужого опыта. Так что нащупывать свой порог мне приходилось методом проб и ошибок. Потребовалось более двух десятков человек, прежде чем я сумел остановиться, потому что держать меня тоже было некому. И, поверь, это отнюдь не то состояние, которое хочется повторять, что является лучшим из возможных мотивов навсегда усвоить урок и питать поменьше иллюзий относительно своего всесилия.
— Так ты поэтому позволил ей довести себя до срыва?! — осененный внезапной догадкой, воскликнул Герберт и, поскольку, на этот вопрос граф не счел нужным отвечать, заметил: — А я-то гадаю, почему ты смотришь, как она себя изводит, и ровным счетом ничего не делаешь! Пока она жива была, ты над ней трясся, как Гарпагон над своим золотом (1), а тут такое потрясающее равнодушие!