— Благодарю, — фон Кролок аккуратно выдернул из прически Дарэм уткнувшийся ему в щеку карандаш и задумчиво постучал им по чертежу. — Однако, что-то мне подсказывает, что не все столь гладко. Должно быть, это моя интуиция.
— Да потому что здесь стоит чертов старший Уруз! — с силой выдохнув, Нази улеглась животом на стол и, выхватив у графа карандаш, несколько раз жирно обвела вышеупомянутую старшую руну. — И этот чертов старший Уруз здесь загнан в противофазу!
— Вот теперь мне, наконец-то, все стало кристально ясно, — фон Кролок изящно подпер подбородок ладонью, глядя на кипящую от негодования Дарэм снизу вверх. — Нази, осмелюсь напомнить, что я, в отличие от тебя, не некромант и не ритуалист. Я всего лишь вампир, а посему твой «старший Уруз в противофазе» по-прежнему говорит мне лишь о том, что, с твоей точки зрения, его там быть не должно.
— Если коротко, то такой порядок рун означает, что, попытайся вы на практике воплотить этот ритуал, вас отправит в долгое и безынтересное путешествие за грань, причем далеко не сразу, потому что вам сначала придется, грубо выражаясь, изнутри выбивать тараном ворота, защищающие вашу же крепость, — проговорила Нази и, совершая вопиющий акт вандализма, поверх размещенной в книге схемы нарисовала еще и стрелку, протянувшуюся от старшей руны к «открывающей» младшей. — Уруз — это воплощенная энергия земли, созидания и регенерации, когда стоит в фазе, и поток чистой пробивающей силы стихии льда — в противофазе. Хагл же — одна из защитных рун, которая в этой позиции «запирает» выход энергии из пределов схемы, лишает ее вектора. То есть, при удачном стечении обстоятельств, ничего не сработает.
— А при неудачном? — уточнил Кролок, с интересом наблюдая за движением тонкого пальца Дарэм по ритуальной фигуре.
— Попробуйте взорвать бомбу в наглухо задраенной комнате и увидите, — посоветовала Нази и, грустно ткнув в злосчастную страницу карандашом, спросила, обращаясь, кажется, к мирозданию в целом: — Из какой задницы росли руки того, кто до этого вообще додумался?
— Додумываются, обыкновенно, головой, а вовсе не тем местом, на которое ты ссылаешься, — заметил граф и, хмыкнув, добавил: — И я в сотый раз должен тебе напомнить, что женщине не пристало выражаться подобным образом.
— Я не женщина, Ваше Сиятельство, я… — Дарэм на секунду запнулась, мрачно усмехнувшись, и решительно добавила: — Это я. И, если руки у кого-то растут из задницы, которой он заодно и думает, «припудривание» истины тактичным умолчанием лишь придает этой истине дополнительный налет лицемерия. Все. Зарисуйте, пожалуйста, это безобразие на отдельный лист, а мне нужен перерыв.
Нази решительно прошагала к окну и толкнула створки, распахивая его прямо в бархатную августовскую ночь. Высунувшись наружу, она набрала полные легкие неподвижного, густого воздуха, пытаясь унять бушующую внутри нее злость, к которой примешивалась изрядная доля отчаяния. Немного посозерцав залитые лунным светом окрестности и не найдя в них ровным счетом ничего интересного, Дарэм, подпрыгнув, боком устроилась на высоком, фактически отсутствующем подоконнике, устремив взгляд вглубь комнаты.
Сидящий за столом фон Кролок в полумраке казался сплошным сгустком черноты, на фоне которого резко выделялось только лицо, да кисти рук, неторопливо переносящих на бумагу указанный чертеж. Со своего места Нази отчетливо видела лишь его профиль — тяжелый, почти рубленный, состоящий, кажется, из одних только прямых линий — именно такие черты, вероятно, принято было называть «чеканными» по причине того, что они внушительно смотрелись на аверсе монет. В отличие от нее, Их Сиятельство, кажется, нисколько не был смущен или встревожен неподъемностью той ноши, которую Дарэм взвалила в том числе и на его плечи. Впрочем, возможно, далекий от ритуалистики граф, в отличие от самой Нази, попросту не мог осознать до конца всей ее неподъемности. Он с интересом погружался в новую для его ума «стихию», впитывая объяснения Дарэм с легкостью существа, привыкшего и любящего открывать для себя ранее неизвестные ему сведения. И женщина всерьез подозревала, что конечный результат графа интересует отнюдь не так сильно, как сам процесс.
— Вам нравится лето, Ваше Сиятельство? — спросила она, осознав, что не столько размышляет, сколько бездумно наблюдает за поглощенным работой Кролоком.
В ответ на этот внезапный вопрос дрогнули короткие, густые ресницы, бледное лицо обратилось к ней, из плоского, фресочного мгновенно сделавшись трехмерным, резко расчерченным тенями там, куда не попадал свет свечей.
— Не слишком, — после непродолжительного молчания, откликнулся граф так, словно Нази чуть ли не каждый день интересовалась его сезонными предпочтениями. — Летние ночи коротки и коварны, фрау Дарэм.
— Еще как коварны, — подтвердила та и, усилием воли удерживая серьезное выражение лица, посетовала: — Стоит только повернуться к ним спиной, и они набросятся на вас с осиновым колом в одной руке и головкой чеснока в другой.
— Что напрямую свидетельствует о том, что к битве с вампирами они подготовлены не лучше суеверного землепашца, — наученный горьким опытом, доказавшим, что «экспериментальные, необычайно стойкие, изготовленные по революционной технологии» чернила, которые Герберт достал через своего нынешнего фаворита, имеют неприятное свойство плохо впитываться в бумагу и невероятно долго сохнуть, фон Кролок отодвинул законченный чертеж и, покинув свое кресло, тоже приблизился к окну, небрежно опершись плечом о край оконной ниши. — Подобные ночи обманчиво притягательны, Нази, вот что я имею в виду. Слишком много запахов, слишком много звуков, слишком много жизни. В эту пору голову начинают посещать излишне сентиментальные и отчасти даже романтические мысли, пагубно влияющие на разум.
— Что, даже вашу? — спросила Дарэм, снова обратив внимание на лес, который и впрямь нынче был переполнен звуками.
Шелестела трава под крошечными лапками полуночных зверьков, оглушительно трещали цикады, короткими трелями обменивались ночные птицы, среди напевных голосов которых резко выделялось отрывистое, резкое уханье вылетевшего на охоту филина. Крупная летучая мышь, мягко, почти беззвучно хлопая кожистыми крыльями, прочертила в воздухе ломаную кривую и, заложив вираж, скрылась за выступом замковой башни.
— К величайшему сожалению, даже мою, — спокойно согласился Кролок. — Впрочем, мне в любом случае приходится проще, чем Герберту, который, если, разумеется, не увлечен новыми амурными похождениями, в это время года либо страдает от неразделенной любви, либо переводит горы бумаги на написание стихов, нередко успешно совмещая первое со вторым. Такие ночи, как ничто иное, располагают к бессмысленной меланхолии, и посему я предпочитаю углубляться в книги.
— Со стихами никак не складывается? — невинно поинтересовалась Нази.
— Признаться, никогда не был «человеком искусства», — Кролок над ее головой подчеркнуто удрученно вздохнул, заставив женщину фыркнуть себе под нос. — В отличие от Герберта, я, как и ты, неизменно предпочитаю Эвтерпе Каллиопу (3). К тому же, боюсь, это время года не вызывает у меня воспоминаний, достаточно приятных для стихосложения.
Несколько мгновений Нази всерьез обдумывала, стоит ли ей спрашивать и хочет ли она вообще знать ответ, и пришла к выводу, что с этим можно и повременить — спросит когда-нибудь потом, успеется. Сейчас закапываться в темные дебри графского прошлого — да и во что бы то ни было в принципе — у Дарэм не было ни малейшего желания.
День накануне, должно быть, выдался ясным, и толстая каменная кладка замковых стен еще хранила воспоминания о солнце, волнами отдавая накопленное тепло. От стоящего рядом Кролока едва уловимо и давно уже привычно пахло смесью чернил, книжной пыли и индийского тмина, недвижный лес внизу, казалось, тихонько звенел в безветрии и, сосредоточившись, Дарэм даже могла различить отголоски чужого смеха, доносившиеся из поселка ниже по склону. И все, чего Нази хотелось — хотя бы ненадолго послать куда подальше все дикие письменные источники этого странного мира и просто сидеть, глядя на лес. Особенно при условии, что Их Сиятельство и дальше будет стоять рядом, так, чтобы нить ментальной связи, сократившаяся до минимума, продолжала так же мерно пульсировать, отчетливо напоминая Дарэм сердцебиение. Которого нынче не было ни у кого из них, и по которому она, как ни крути, временами чертовски скучала.