После этого следовал стремительный прыжок, и как результат — упоение сытного обеда.
Человек был здесь легкой добычей. Может быть, он и успевал заметить хищника, но уже в самый последний момент, когда предпринимать что-либо во спасение было поздно. Не имелось причин для дейнониха беспокоиться и на этот раз. Единственное отличие, выделявшее шествующую сегодня по руинам фигуру от всех остальных, состояло в несколько необычном спектре теплового излучения. Но это не насторожило тварь, привычка условного рефлекса оказалась сильнее.
Тварь изготовилась к броску.
Человек приближался. При ходьбе он оглядывался вокруг, но как-то рассеянно, словно его не особенно интересовал окружающий пейзаж, словно он был ему хорошо знаком, и вид развалин представлялся для него чем-то привычным, вполне естественным. На ходу этот человек что-то непринужденно насвистывал. Тварь, резко оттолкнувшись задними лапами, Наклонив корпус и раскрыв зубастую в пене пасть, рванулась к нему. Подобно живой торпеде она в одно мгновение преодолела разделявшее их расстояние, и ее атака, как всегда, должна была завершиться успехом, если бы не досадный, совершенно необъяснимый промах. Дейноних промахнулся. Врезался с ходу плоской крокодильей мордой в торчащую под углом из земли балку и еще по инерции проскреб два раза изогнутыми страшными когтями по вздутому асфальту сохранившегося участка тротуара.
Тварь не могла промахнуться. Но промахнулась, потому что за долю секунды до столкновения человек, застывший в удивлении, исчез. Чтобы еще через мгновение появиться в другом месте, в десятке метров от прежнего положения.
Человек засмеялся. Громко. И тварь услышала, развернулась на смех. Возможно, ее удивила необычная скорость реакции человеческого существа, но среднее арифметическое опыта подсказывало, что не все потеряно и можно попробовать еще раз. Однако и во второй раз человек умудрился уйти от клацнувшей пасти, и тварь промахнулась снова.
На секунду она замерла, принюхиваясь и оценивая обстановку. Добыча оказалась проворнее, чем все другие представители человеческого рода до нее. Но это вовсе не означало, что она неуязвима. В конце концов она устанет и допустит ошибку. Это соображение побудило тварь испытать охотничье счастье в третий раз.
Однако человеку уже надоела игра в кошки-мышки. Улыбка исчезла с его лица, он вскинул в направлении дейнониха руку, и тварь не успела закончить третий бросок. Невидимый глазу сгусток энергии сорвался с выставленного указательного пальца человека, и тварь взорвалась, в один момент превратившись в пар и труху.
— Так, и только так, — пробормотал человек.
И, брезгливо поморщившись, вытер пальцы о штанину. Он повернулся, чтобы продолжить свой прерванный путь по разрушенному городу, и тут пуля, выпущенная из развалин, пробила ему череп чуть выше затылка.
Двое людей появились из-за осыпающейся стены здания, ступая по осколкам битого и оплавленного невыносимым жаром стекла, черным от копоти кирпичам высокими шнурованными ботинками, одетые в форму защитного цвета без знаков различия, уверенно сжимающие в руках полуавтоматические винтовки с длинными стволами — эти двое приблизились к только что убитому ими человеку.
— А ты, Иванко, молодец, — похвалил старший по виду своего более молодого спутника. — Метко стреляешь.
Сказав так, он привычным движением руки вытянул из нагрудного кармана портативный дозиметр. Всмотрелся в показания на цифровом индикаторе, нахмурился. Молодой, отмеченный болезненного цвета сыпью на лице, полыценно кашлянул.
— Кто он хоть был? — спросил юношеским ломким баском. — Имперец или… этот… как его… осчастливливатель?
— Не знаю, не знаю, — покачал старший обмотанной грязноватым бинтом головой. — Видел, как он с жабой расправился?
Иванко кивнул.
— Вот… А имперец бы ее голосом отогнал, Альтруист — бегом бы пустился. Потому, брат Иванко, перед нами не имперец и уж никак не Альтруист. Это тот гость, которого Седой дожидается — точно! И повезло нам, что ты не промахнулся.