Стрекот становился громче и громче, и вот над оврагом промчался темно-зеленый пузатый вертолет, быстро вернулся, значительно сбавив высоту, и, подняв бурю на дне оврага, застыл над беглецами: вы, мол, обнаружены, ребята.
Они бросились к далекому повороту, где начинался кустарник, и, разумеется, не видели, как из приземлившегося вертолета высыпают люди в комбинезонах, с собаками, у которых на лапы надеты резиновые чулочки, человек двадцать, все с автоматами, как вертолет улетает к насыпи и выскочивший из него лейтенант Епихин бросается к роющему песок подполковнику, а собаки, пять громадных черно-желтых немецких овчарок, рвутся с поводков, оглашая окрестности хриплым лаем.
«Не успели», — подумал Вадим, перескакивая через мусор и черные подгнившие стволы и слыша за спиной топот и тяжелое, с присвистом, дыхание Завехрищева.
Автоматчики с собаками появились на краю обрыва.
Глава 9. РОЗОВЫЙ ДЫМ
Спускаться вниз они не стали, то ли жаль было пачкать комбинезоны, то ли были уверены, что беглецам никуда не деться, и потому экономили силы. Один из них содрал противогаз и забубнил в мегафон:
— Вы обнаружены. Не пытайтесь бежать, у нас оружие. Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх.
Вадим и Завехрищев сломя голову мчались к близким уже кустам.
Ударили автоматы, пули прошили тропинку в опасной близости от ног, и Вадим вынужден был остановиться. Сзади пыхтел чудом не налетевший на него Завехрищев.
— Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх. Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх!
«Вперед, — услышал Вадим. — Тайник уже близко».
Он даже не подозревал, что слушать потустороннюю сущность, этого невидимого доброжелателя, в просторечии ублюдка, так приятно.
Все вокруг внезапно заволокло густым розовым дымом, так что и в сантиметре ничего не было видно. Дым плотным толстым слоем стал подниматься вверх, выше и выше, пока не застыл, почти дойдя до верхней кромки оврага. Одна из собак, потрогавшая лапой загадочно переливающееся образование, была немедленно наказана. Из розовой глубины вырвался вдруг узкий, гибкий «язык», обвил лапу и легко сдернул собаку вниз. Она едва успела жалобно тявкнуть. Хозяин собаки чуть не полетел следом, но успел все же освободиться от намотанного на кулак поводка. Взбешенный потерей, он выпустил по дыму щедрую автоматную очередь. Ни пули, ни собака до дна не долетели.
— Усек? — Розовый Вадим подмигнул Завехрищеву. Розовый Завехрищев в ответ расплылся в улыбке.
Они слышали, как автоматчики бегают, пытаясь найти проход вниз, но вся сообщающаяся цепь оврагов была плотно накрыта розовой «крышей», и им оставалось лишь материться да отдавать по мегафону идиотские приказы сдаться, а то хуже будет.
Пещера Веревкина была надежно укрыта кустарником, который взбирался по склону почти до самого верха. Наверняка там стоит раздвоенная сосна с дуплом — главная примета, а метрах в трехстах от нее изба под железной кровлей — примета второстепенная.
Лаз в пещеру, оказавшийся на три метра выше заросшей бурьяном тропинки, был закрыт от хищников деревянной крышкой и сверху занавешен вымазанной в земле мешковиной. Вадим, пока добирался до лаза, увидел следы ног прежнего владельца пещеры и философски подумал, что вот следы есть, а человека уже нету.
Забравшись внутрь, можно было замаскироваться, закрыв лаз мешковиной. При этом обеспечивался приток воздуха и хоть и плохонькое, но освещение. Все было продумано хитроумным Веревкиным до мелочей.
Когда глаза привыкли к сумраку пещеры, они обнаружили, что это весьма солидное инженерное сооружение площадью 5 х 3 м 2и высотой около 2 м, укрепленное бревнами, обшитое досками, с топчаном, покрытым ватным матрацем и каким-то тряпьем, кухонным столом, полумягким стулом и печуркой, на которой стоял самогонный аппарат. Существовала также система охлаждения, состоявшая из приподнятой бочки с водой, шланга и двух тазиков. Дымовая труба уходила в стену, а куда девался дым, одному Веревкину было известно. По крайней мере с воздуха ни разу не зафиксировали, что в Марьевке откуда-то валит дым, а ведь производство самогона требует дров и времени.
Рядом с печуркой аккуратной поленницей были сложены дрова, стоял на полу мешок сахару, на самодельных полках громоздились консервы «Килька в томатном соусе», лежали россыпью пачки папирос, было еще кое-что по мелочи: крупа, макароны, соль, изюм, высохший огурец, — имелись также граненые стаканы, посуда, гнутые ложки и вилки, а в дальнем углу размещались три двадцатилитровые бутыли с завинчивающейся крышкой, доверху наполненные мутноватой жидкостью.
— Насвинячиться до безобразия, до поросячьего визга, — мечтательно сказал Завехрищев, открутив крышку и передернувшись от свирепого аромата. — А, Вадька?
Вадим, хмыкнув, полез под матрац и вытащил ученическую тетрадку в косую линейку.
Открыв ее и увидев веревкинскую «тайнопись», он мысленно схватился за голову. В тексте не было ни точек, ни запятых, все буквы прописные, некоторые слова разбиты на две-три части, но не по слогам, а как Бог на душу положит, другие слеплены в одно бесконечное слово, состоявшее из десяти, а то и двадцати. Некоторые буквы были написаны в зеркальном отображении, некоторые вверх ногами, одни почему-то по-старославянски, другие по-латыни, третьи не поймешь на каком языке. В общем, черт ногу сломит. Правда, Веревкин советовал не растрачиваться по мелочам, а объять всю страницу текста целиком, сосредоточиться на ключевом словосочетании «хозяин-барин», тогда Знание само попрет изнутри, как квашня из кадушки, только успевай заглатывать.
«Хозяин-барин», — подумал Вадим, уставившись в середину листа, и произнес вслух:
— Хозяин-барин.
Края листа стали расплываться, тетрадь как бы высветилась изнутри, и чеканный голос, никак не похожий на пропитой тенорок Веревкина и гнусавый голос «ублюдка», возвестил:
— Приди! Отринь свою кожу, свое мясо, свои глаза, свой язык. Пусть мозг твой сожмется в точку, пусть душа твоя будет угодна Повелителю.
Завехрищев с размаху треснул его по спине своей тяжелой лапищей, и тетрадь полетела на пол.
— Ты чего? — спросил Вадим.
— Это ты чего? — огрызнулся Завехрищев. — Позеленел, харя вытянулась, бормочешь что-то и глаза закатил вот так вот.
Он закатил глаза и приспустил веки, так что видны были одни белки.
— Погоди, не торопись, — продолжал Завехрищев, моргнув и вновь став глазастым. — Объясни хоть, что надумал-то. Первач есть, посмолить — тоже. Куда торопиться, земляк? Рванем напоследок, а?
— Ладно, — сказал Вадим. — Напоследок можно. Завехрищев в три мощных глотка осушил свою порцию, сделал еще пару холостых глотков вдогонку и сдавленным голосом сообщил: «Хорошо пошел».
Вадим осилил полстакана, после чего полез с ковшиком в бочку и долго пил тухлую теплую воду. Вода лилась на подбородок, сочилась по шее на грудь и приятно освежала.
— Что мы как нерусские? — сказал Завехрищев и начал стягивать осточертевший скафандр.
Потом содрал темную от пота рубашку, оставшись в одних подштанниках.
— Торчу! — заорал он и полез за папиросами. Вадим принялся освобождаться от своего скафандра. Хмурый рыл песок, отмахиваясь от назойливого Епихина, который подумывал уже оттащить подполковника силой, но тут вдруг Хмурый гортанно закричал, запрокинув лицо к небу и грозя кому-то там наверху кулаками. Он таки докопался до Верблюда. Лучше бы не докапывался…
Двое солдат сгоняли к вертолету и вернулись с ранцевым огнеметом, затем один из них привычно закинул ранец за спину, после чего направил брандспойт в сторону оврага и нажал гашетку воспламенителя. Из брандспойта вырвался длинный язык пламени, с шипением лизнул розовый дым. Этого было достаточно, чтобы дым вспыхнул и взметнулся чуть не до неба. Люди и собаки отпрянули. Пламя опалило росшую на краю оврага раздвоенную сосну. Затрещали иголки, выступила из-под коры и начала вздуваться пузырями желтая пахучая смола. Через мгновение занялись кусты и стоявшие чуть поодаль деревья, затем пламя как бы оторвалось от розового дыма, поднявшись над ним метра на два, и быстро угасло. Не подпитываемые интенсивным жаром, погасли кустарник и деревья. Все по краям оврага почернело, источая отвратительный запах гари…