В частности, его напарник Говард Закиров. Новоиспечённый старший лейтенант взял внеплановый отпуск, как и некоторые его слабовольные коллеги. И это тогда, когда родному отделу так нужна поддержка, дух товарищества и взаимопомощь! Но если молодому сопляку Говарду подобная слабость простительна, то его взрослых коллег Малыш никогда не простит. Они потеряли авторитет в его глазах.
Время сводить счёты ещё придёт. Сейчас же главное — продолжать бороться, выполнять свой долг: душить гидру преступности, топтать гнид беспредела, стирать в порошок беззаконие, вырезать из тела общества раковую опухоль психокинетии!
По уставу не положено идти в дежурство одному. Но сейчас неуставная ситуация. Форс-мажор. Аврал, как бы сказал один из первых напарников Чана — отставной моряк Златоусов — если был бы жив…
Малыш нарушил устав, в одиночку взяв патрульный флаер и отправившись на дежурство. Смотритель взлётной площадки — седоволосый коротышка Юлий Григорьев — не стал останавливать Чана, хотя ему не составило бы особых усилий дёрнуть за рычаг тревоги. Он лишь вздохнул, причмокнув языком. Отчасти из-за страха перед Малышом, отчасти из-за понимания того, что в уставе написано многое, но, к сожалению, не всё…
Несмотря на то, что в паре патрульных милиционеров управляет флаером баранщик или младший напарник, матёрый гладиатор должен быть всегда готов его подменить. Раз в три года даже устраивается экзамен по вождению. Не сдавший его гладиатор получает штрафные санкции: начиная от банального вычета из заработной платы и кончая жестоким увольнением с занесением выговора в личное дело. Сказать, что Чан Вэй Кун не сдаст экзамен по вождению… Нет, вряд ли. Базовый уровень пилота у него был. Но вот дальше в этом направлении Малыш не продвинулся. Совершить вертикальный взлёт с ровной площадки — это одно. Совсем другое — держать нужную высоту в условиях повышенной облачности и ветрености.
За десять минут полёта с майора сошло десять потов, если не сто. Особенно когда он по ошибке отключил левый двигатель, от неожиданности дёрнул штурвал и тем самым вошёл в неустойчивый штопор. Трудно предположить, что почувствовал Чан в тот момент. Сколько раз он ходил по лезвию смерти… Чтобы погибнуть из-за банальной глупости.
Но трезвый ум сделал своё дело. Вращение остановлено, двигатель запущен, полёт нормализован. «Крылатый Патриот», как ни в чём не бывало, продолжал путь сквозь туманное небо города Н.
Вскоре Чан посадил флаер на первой попавшейся площадке, более-менее годной для приземления. Ею оказалось заброшенное футбольное поле, заросшее бурьяном, крапивой и полынью. Хлопнув дверцей, Чан направился в сторону домов. Он не обратил внимания на ожоги крапивой.
Малыш привык терпеть боль.
С поиском психокинетов в последнее время возникали серьёзные проблемы. Всплеск пришёлся на день теста на совершеннолетие в средних школах. После него радары вновь замолчали.
Чан добрался до улицы «Малая Слободская». Прохожие старались как можно быстрее скрыться с прицела его пронзительных глаз.
Малыш нарушил устав, дав волю эмоциям. Чувства — непозволительная роскошь для адепта тайного общества Карающий Феникс. Но Чан Вэй Кун давно уже не адепт. Он порвал связи с обществом, как последний предатель. Отступник… Но есть ли отступничество — не плясать под дудку Триад? И всё же… Бросить своих братьев феникса в такой тяжёлый момент. Ведь можно было поднять восстание, порвать все сомнительные связи. Но Чан предпочёл убежать прочь, как последний трусливый щенок!
Ну вот, сколько десятков лет ещё должно было пройти, чтобы Чан наконец-то признался себе в этом?
— Ты! — рявкнул Чан. — Да, ты, мальциська! Да, ты!
Пацан, на вид не старше тринадцати лет, вздрогнул. Окровавленные руки тут же исчезли в карманах затёртой гимнастёрки.
— Сто ты делаесь, засранеца!
Чан быстрым шагом направился к гаражам, в укрытии которых промышлял малолетний садист.
— Дяденька милицейский, это не я, это не я! — плаксиво оправдывался пацан.
— Не ты? Ты кому врать будешь, засранеца? Ты кому врать будешь?
— Не я-а-а-а-а-а! — затянул волынку пацан.
Чан остановился в метре от него и остолбенел. Нет, такого он не ожидал увидеть. Издали казалось, что подросток душит кота, вырывающегося, царапающегося, жалобно мяукающего. Так оно и было. Вот только до этого пацан замучил до смерти с две дюжины других бродячих животных. Коты, мелкие собаки, крысы, голуби, вороны, даже воробьи и одна канарейка — куча мёртвых тушек в проёме между заброшенными гаражами, прикрытая с одной стороны забором, с другой — навалом веток и ветоши, который сейчас был разрыт. Молодой садист бережно хранил свой секрет, пряча трупики жертв, каждый раз загребая обратно разрытый навал.
В основном это были крысы.
Едко-сладковатая трупная вонь резала глаза. До слёз. Или это резало сердце понимание, что такие люди существовали и будут существовать? Кайфующие от страданий других. Сегодня это животные. А завтра могут быть и люди…
Из этого тринадцатилетнего ублюдка может вырасти знатный серийный убийца, в лучшем случае — зоофоб, калечащий скот на фермах чупакабр.
— М-а-а-а-м-а-а-а-а! — завопил пацан, аки свинья недорезанная. — Ма-а-а-м-о-о-о-ч-к-а-а-а!
— Вот к ней мы тебя и атведёма, — кивнул Малыш, волоча за ухо визжащего и брыкающегося садиста.
Несмотря на возраст, пацан был выше Чана на голову, и майору для своего же удобства пришлось заставить малолетку согнуться в три погибели, чтобы не лишиться уха. Мало того, садюге пришлось волочиться следом за милиционером. И не прогулочным шагом, а чуть ли не бегом.
Малышу не составило труда выдавить из пацана адрес.
Жил тот в семи кварталах от гаражей. В ветхом одноэтажном домике с зарешёченными окнами. Мать пацана оказалась дома. Работала она ночным сторожем на байгановом складе.
Заплесневелая дверь отворилась со скрипом. Дом выдохнул в Чана и его малолетнего пленника спёртый дух мокрого зверья. В коридоре старого домика, больше похожего на склеп, стояла седоволосая женщина с бледным, недовольным лицом и грязью под ногтями распухших пальцев.
— Что эта сука на этот раз натворила? — словно отплёвывая мокроту, спросила она.
— Простите мою бестактность, мадам, — Малыш поморщился. — Но что это за скрежет и писк?
— Ах, это? — она оглянулась в темноту коридора. — Это мои питомцы. А теперь я могу знать, что натворил мой нерадивый Андрей, товарищ…
— Чан Вэй Кун, майор отдела по борьбе с особо опасными преступниками.
Женщина выпучила на Малыша мутные глаза, уж очень похожие на глаза варёной рыбы. В них плескался страх, граничащий с безумием.
— Да нет, ваш сын не дорос до особо опасного преступника, — успокоил Чан. — Пока ещё не дорос. Вот я и хочу сделать так, чтобы он и не дорос до него… Крысы?
— Что? — ещё больше выпучила глаза женщина.
— Ваши питомцы. Это крысы?
— В основном крыски, да, — кивнула женщина.
— Мадам, можно я зайду?
— Нет, — едва слышно сказала женщина. Её трясло от страха перед этим узкоглазым коротышкой, держащим за ухо её нерадивого сына.
— Почему? — задал риторический вопрос Чан.
— Ммм… м-м-мне нечем вас угостить, — выдавила женщина. Из её полубезумных глаз брызнули слёзы.
Чан лжепонимающе кивнул.
— Где ваш муж?
— Он на работе, этот ублюдок, — словно отплёвывая кровавые слюни, произнесла женщина. — Он пьянь и мразь, я хочу, чтобы он сдох.
— Он бьёт вас?
— Мам, прекрати, мам, хватит, успокойся, ай, — подал было голос пацан, но тут же утих, стоило Чану немного «подкрутить» ухо.
— Нет, конечно же, нет, — опомнилась женщина. Слёзы не переставали течь из её глаз. Казалось, это её постоянное состояние.
— Тогда почему вы его так не любите?
— Кого?
— Своего мужа, мадам.
— Как не люблю? — искренне удивилась женщина. — Я люблю своего мужа!
— В таком случае, почему вы желаете ему смерти? — Чану хотелось прекратить этот разговор ещё на «в основном крыски».
— Он не любит моих питомцев, — при этом лицо женщины сделалось несчастней несчастного. Слёзы усилились, в солидарность с ними из левой ноздри показалась зелёная сопля.