Горгорот слушал, навострив уши. Очень внимательно, впитывая каждое слово, как губка. Перерыв в исповеди Светы, да ещё и на самом интересном месте — заставил его невольно поёжится. Он с надеждой поглядел на рассказчицу и жалобно тявкнул.
Света медлила по двум причинам. Первая — она просто собиралась с мыслями. Вторая — просто хотелось помучить учителя. Сколько лет подряд он непрерывно что-то рассказывал на уроках, а Светка и её одноклассники внимали. Теперь всё поменялось, из рассказчика Градов превратился в слушателя. Правда, он ещё и в мутанта превратился…
Странное дельце получается: чтобы начать слушать, нужно ни много, ни мало — просто перестать говорить!
— Думаю, вам можно это рассказать, — Светка решительно кивнула, словно побеждая саму себя в мысленной баталии. — Я не была первой у своей мамы. Был выкидыш на седьмом месяце. Мальчик, мама ему даже имя дала. Вова. Я долгое время думала, что это имя моего отца… И так бы всегда думала, наверное, если бы не перечитала дневник. На этот раз пошла домой другой дорогой, мимо странной вывески на покрытом белой плиткой двухэтажном здании «экстракорпоральное оплодотворение». Я специально выучила. Да, можно это списать на любовь к деталям. Но, чёрт подери, почему в дневнике, который кишит деталями и дотошными описаниями — про дорогу домой в тот день сказано одним предложением? Ни тебе разговоров с подружками, ни тебе описания погоды, ни тебе других зданий по пути… Это непохожее на остальные предложение мама оставила мне специально. Она не хочет и не может говорить с кем-либо об этом. И только Богу известно, что она испытывает, когда кто-то спрашивает её о моём «отце». Мама специально оставила дневник, не сожгла, хотя вполне могла. Она сберегла его для меня вместе с загадкой, которую может понять только взрослый. И вот я выросла…
Света сделала глубокий вдох:
— Зиновий Сергеевич, я дитё из пробирки.
Горгорот участливо смотрел на Светлану.
Щёки Соловьёвой взмокли от слёз. Девушка даже и не заметила, что они потекли. Физиология, ничего больше. Слив накопившейся в слёзных железах жидкости. Правда, их не мог не заметить Зиновий Сергеевич…
— Да… Сомнений здесь не может быть…
Некоторое время Света молчала. Последующие слова срывались с её губ весьма нехотя, тихо, словно девушка невольно озвучивала свои мысли:
— Жаль, что вы не можете говорить. Никто не знает того, что я сейчас скажу. Во снах ко мне приходит мой не родившийся братик. Окровавленным зародышем он разговаривает со мной. Но его слова очень трудно понимать, ведь детский ротик ещё плохо предназначен для разговоров. Порой я различаю некоторые слова… мама, семья, смерть, детство… Я думаю, что вижу его потому, что у нас с ним был один донор спермы. А вы как думаете?
— Ровлф… Гравк…
— Ну да, сложно всё, — вздохнула Светлана. Её знобило.
Сердце Горгорота разрывалось на части. Соловьёвой сейчас нужен совет педагога, психолога, друга… А он, мутант хренов, даже слова сказать не может, только тявкает и поскуливает. Нет! Плевать на своё физическое уродство. Внутри грузного и лохматого тела прячется добрая душа Зиновия Сергеевича Градова. Если и не советом, так хоть её теплом он согреет Свету.
Шершавая лапа с четырьмя когтистыми пальцами легла на спину девушки. Нежные и бережные поглаживания действовали успокаивающе. Соловьёва прижалась к мягкой и тёплой шерсти Горгорота. Девушка хотела согреть своё тело. Но больше всего, она хотела согреть свою душу. И, как ни странно, оба её желания начали осуществляться…
— Убери свои грёбаные лапы от неё, тварь! — тигром прорычал старший лейтенант Говард Закиров.
Рассветное солнце вычерчивало силуэт в оконном проёме. Блеснул электропистолет.
Паника под шатром, на манеже которого Великий Боно отдал своему чупакабровому богу душу, нарастала. Люди, превратившись в единую массу искривленных в криках ртов, рвались к главному выходу. Рвались прочь от смерти.
Разумеется, не обошлось и без жертв. Испуганная толпа людей — ничем не хуже стада баранов, гонимого волком-убийцей. Неудачливая старушка оступилась и легла на пол. Чтобы уже никогда не подняться… Сотни ног многоликого монстра толпы туфлями и туфельками, кроссовками и кедами, мокасинами и сапогами — вдавливали пожилую женщину в землю, превращая в бездыханное месиво костей и кровавого мяса.
Две школьные подруги — Вэньг Ли и Таня Паучкова — даже не подозревали, что и они стали невольными участницами убийства. Ведомые паническим страхом, девушки и не заметили, как пробежались по изувеченному, хоть ещё дышащему телу…
Но вот зловещий шатёр позади. Некогда единая, толпа распалась, растеклась по проспекту, как поток муравьёв, выбравшихся из норы. Ещё какие-то мгновения, и никто уже не дышит тебе в затылок. Можно сбавить темп.
Можно попытаться забыть…
Жаль, что мозг не похож на жёсткий диск. Удалять с него информацию — весьма кропотливое и неблагодарное занятие, требующее большого периода времени. И при всём при этом всегда есть вероятность, что удалённое воспоминание выскочит из «корзины» в самый неподходящий момент.
— Говард, там остался Говард, — замямлила Вэньг Ли. — Мне не следовало с ним ссориться. Мой мальчик Говард, мой красавчик. Мне нужно вернуться за ним. Он ведь может пострадать, он ведь может даже погибнуть…
Ли трясло в горячке. Она развернулась к шатру.
— Дура! — рявкнула Паучкова и со всей силы дёрнула подругу за руку, увлекая за собой. Ли попыталась сопротивляться, но оказалась слабее… — Ты хоть видела, кого та тварь утащила с собой? Светку! Светку, мать твою! А твой любимый Говард побежал за ней, как герой-любовник. Наверняка они уже мертвы. Ты видела, как то чудовище умеет убивать? Вряд ли оно оставляет кому-то шансы… Я не хочу попасть к нему в смердящие лапы. И тебе не позволю этого!
— Да пошла ты! — забилась в истерике Ли. — Да пошла ты, соска крашенная! Говард пропадёт без меня!
— Успокойся, нервнобольная! — Таня влепила Вэньг отрезвляющую пощёчину. — Чем ты сможешь помочь ему? Шею свернёшь Горгороту? Ты хоть понимаешь, что он похитил Светку? Тебе мало её жертвы? Хочешь и себя загубить? И меня тоже хочешь? Дура! — Паучкова не пожалела ещё одной пощёчины.
— Ах ты дрянь! — завизжала Вэньг и вцепилась Тане в волосы. — Ах ты ж…
Паучкова застонала от резкой боли. И без того вскипевший котёл нервов треснул от жара и давления, извергая наружу струи пара истерии и кипятка злости. Её тонкие пальцы вцепились в смолянистые волосы подруги, как челюсти бульдога в пятую точку случайного прохожего. Девчонки схватились не на шутку. Какие-то мгновения, и они уже катались по земле, щипая друг дружку, душа, кусаясь, плюясь и вырывая волосы.
И ни один пробегающий мимо человек не счёл нужным вмешаться. Словно так и надо было…
То ли боль стала невыносимой, то ли подруги выдохлись, но вскоре они перестали драться. Просто лежали на земле. Бок о бок. Можно даже сказать — в обнимку. Обе тихонечко плакали.
Слишком тяжёлым оказалось испытание этого дня для девчонок. Как по волшебству, они заснули.
Чтобы проснуться от сладкого мужского голоса.
В бледных лучах уличной лампы стоял человек. Мужчина. В трико. В глаза бросался чрезмерных размеров бугор в области паха.
— Девочки, пора просыпаться, с вами хочет повстречаться ваша подруга, — хищно улыбаясь, сказал Серёга.
— Светка? — потирая заспанные глаза, спросила Паучкова.