Соломон Борисович часто заходил ко мне и радовался:
- Молодцы коммунары, хорошо взялись! А я им план закатил, ой, будут меня ругать. Ну, ничего, все будет хорошо.
Соломон Борисович оживился в январе, забыл громы Декина и сарказмы пацанов в "Постройке стадиона". Его поднимало сознание, что коммуна нуждается в больших деньгах, что эти деньги коммунары заработают только под его руководством. Соломон Борисович прибавил стремительности в своих достижениях и до позднего вечера летал по производственной арене. Одно его смущало со времени приезда Декина - боялся Соломон Борисович пожара. Пожар ему мерещился ежеминутно, он не мог спокойно лечь спать и приходил ко мне иногда часов в двенадцать ночи, извинялся, что мешает, о чем-нибудь заговаривал, как будто спешном, а потом сидит и молчит.
- Чего ты не спишь? - спрашиваю его: мы с ним перешли на "ты" после праздника.
- По правде сказать, так боюсь ложиться - пожара боюсь.
- Вот глупости, - говорю ему, - откуда пожар возьмется, все уже спят.
- Там же, в стадионе, печки еще топятся, - с трудом выговаривает Соломон Борисович, - я вот подожду, пока закроют трубы, и пойду спать.
Он уже и сейчас почти спит, голова его все падает на лацканы пиджака, он тяжело отдувается и протирает глаза:
- Уф... Уф...
- Да или спать, вот придумал человек занятие - пожара ожидать.
В дверях стоит с винтовкой дневальный, которому веселее с нами, чем в одиночестве скучать у денежного ящика. Дневальный улыбается:
- Пожар никогда не бывает по заказу. Вы ждете пожара, а он загорится в другое время, когда спать будете...
- Почему ты думаешь, что он обязательно загорится? - спрашивает Соломон Борисович.
- А как же? Это и не я один думаю, а все пацаны так говорят...
- Что говорят?
- Что стадион непременно сгорит, ему так уже от природы назначено...
Дневальный решил, что довольно для него развлечений, и побрел к своему посту. Соломон Борисович кивает в его сторону:
- Пацаны говорят! Они все знают!.. Загорится стадион, пропало все дело: будет гореть, а мы будем смотреть, это правильно сказал Декин. Все ж дерево, сухое дерево, сколько там дуба, сколько там лесу, ай-ай-ай, пока пожарная приедет...
В первом часу я отправляюсь домой. Бредет рядом со мной и Соломон Борисович и просит:
- Зайди в стадион, скажи этим истопникам, чтобы были осторожнее, они тебя больше боятся... зайди, скажи...
Однажды рано утром, только что взошло солнце, наш одноглазый сторож Юхин поднял крик:
- Пожар!
Прибежали кто поближе, никакого пожара нет, солнце размалево окна стадиона в такой пожарный стиль. Посмеялись над Юхиным, но в квартире Соломона Борисовича обошлось не так просто: услышал Соломон Борисович о пожаре - и в обморок, даже Колька бегал приводить его в чувство. Дня три ходил после этого Соломон Борисович с палочкой и говорил всем:
- Если загорится, я погиб - сердце мое не выдержит, так и доктор сказал: в случае пожара у вас будут чреватые последствия.
И вот настал момент: только что проиграли спать, кто-то влетел в вестибюль и заорал как резаный:
- В стадионе пожар! Пожар в стадионе!..
Захлопали двери, пронеслись по коммуне сквозняки, залился трубач тревожным сигналом, сначала оглушительно громко здесь, в коридоре, потом далеко в спальнях. Как лавина слетели коммунары по лестницам, дробь каблуков, крик и какие-то приказы вырвались в распахнувшуюся настежь парадную дверь - снова тихо в коммуне. Соломон Борисович тяжело опустил голову на бочок дивана и застонал.
Я поспешил в стадион. Подбегаю к его темной массе, а навстречу мне галдящая веселая толпа коммунаров.
- Потушили! - размахивает пустым огнетушителем Землянский.
Он хохочет раскатисто и аппетитно:
- Как налетели, только шипит, как не было!
- Что горело?
- Струдки возле печки. Это раззява Степанов в кочегарку пошел "воды попить", у них в стадионе и воды нет...
Говорливый торжествующий толпой ввалились мы в кабинет. Соломон Борисович изнемог на диване. Он с большим напряжением усаживается и стонущим голосом спрашивает:
- Потушили? Какие это замечательные люди - коммунары... Стружки, говорите? Большой огонь?
- Да нет, только начиналось, ну, так, половина кабинета костерчик, - говорит Землянский. - А куда теперь эти банки девать? - показывает он на разряженные огнетушители, выстроившиеся в шеренгу в кабинете.
Соломон Борисович поднимается с дивана.
- Сколько вы разрядили?
Он начинает пальцем считать.
- Да кто их знает, штук двенадцать...
- Двенадцать штук? Двенадцать штук? Нет, в самом деле? – вертится сердитый Соломон Борисович во все стороны. Он протягивает ко мне обе руки:
- Это же безобразие, разве это куда-нибудь годится! Это же...
Двенадцать на такой маленький пожар. Ты им скажи, разве можно так делать? Где я могу набрать столько огнетушителей, разве это дешевая вещь?
Коммунары притихли и виновато поглядывают на шеренгу огнетушителей.
- Нет, в самом деле... - даже раскраснелся Соломон Борисович.
Я серьезно говорю коммунарам:
- Слышите? Больше одного огнетушителя в случае пожара не тратить.
Коммунары хохочут:
- Есть! Соломон Борисович, пропал ваш стадион... Сегодня разве потушили бы одним?..
- Как ты сказал! Как ты сказал! - пораженный, обращается ко мне Соломон Борисович.
- Я исполнил твою просьбу...
- Разве я говорил - один? Я же не сказал один. Надо с расчетом делать...
После этого Соломон Борисович стал бояться всякого крика, всякого бега по коммуне. Только с приходом весны он несколько успокоился и стал смотреть веселее на мир.
Принимал Соломон Борисович разные противопожарные меры. Ему сказали:
- Полагается в цехе держать бочки с водой и швабры при них.
Соломон Борисович выпросил у заведующего хозяйством несколько старых бочек и действительно налил их водой. Это ничего не стоило. Но швабры оказались дорогой вещью, и Соломон Борисович втихомолку заменил их палками, на концы которых были привязаны пучки рогожи. Когда приехал пожарный инспектор, Соломон Борисович с гордостью повел его к кадушкам, но здесь он был незаслуженно посрамлен.