Это не было зрением — то, что возвращалось к Демодоку, когда он останавливал время. Это было представлением давно ослепшего человека о том, что такое зрение. Но в местах, знакомых ему по воспоминаниям или на ощупь, это вполне заменяло зрение. А на Олимпе он видел даже больше и отчётливее, чем другие, зрячие в миру, аэды…
Щурясь и привыкая к нечёткому глянцу мира, Демодок вышел из дворца, проследовал мимо костра, где неподвижные рабы держали на весу неподвижного вепря, подставив таз под неподвижную струю крови из его горла; мимо корабля с хитроумным навигационным сооружением на корме, уже знакомым ему. Потрогал стопой неподвижную твёрдую воду и шагнул на мыс Итапетра, на широкую отмель перед одноимённой скалой.
«Эту отмель скоро будут называть Лугом Сирен, — подумал певец. — Теперь уже скоро. Да и сами Сирены обязательно появятся на этом лугу. Девятнадцать лет прошло после начала Троянской войны — Одиссей уже, наверное, заканчивает своё путешествие. Скоро будет направо и налево хвастать о пережитом. Будет вспоминать, сочинять и приукрашивать. Будет верить собственным выдумкам и закреплять их в умах многих и многих эллинов. И Сирены появятся. И шестиголовая Скилла обоснуется в круглой пещере на самой середине высокой материковой скалы; будет хватать и пожирать мореходов — по шесть человек сразу, — пытающихся пройти узким проливом между материком и островом Лефкас. И легендарный Лотос — корень забвения, — перестав быть метафорой, обретёт свои коварные свойства… Таков этот мир, населённый богами и чудовищами — порождениями спящего разума».
Так думал Демодок, неторопливо шагая по отмели к подножию скалы Итапетра. К тому самому месту, где сорок лет назад они с Наденькой кое-как приземлили шлюп, спасаясь от бури.
Шлюп держался. Квазиреальность обгрызла и обсосала его, но ещё не проглотила.
Исчезли палубные надстройки, иллюминаторы потеряли прозрачность и намертво приросли к бортам, а П-образная мачта на миделе стала мраморной аркой. И жертвенный треножник нелепо торчал на корме, перед разверстым люком в машинное отделение, где давно уже не было никаких машин, а был глубокий колодец с каменными влажными стенами, дышавший холодом, плесенью, жутью. Может быть, ещё один вход в Аид… Но в целом шлюп сохранял прежние очертания. Обводы.
И никуда, конечно, не делся радиобуй, который они с Наденькой, пыхтя и проклиная инструкции, выволокли из шлюпа и оттащили на пятнадцать метров от борта. Там он и лежал, поблёскивая полированными ромбами граней, ощетиненный бесполезными штырями антенн. Демодок подошёл к нему и ткнул пальцем в пружинную клавишу на одной из граней. Печатная плата послушно скользнула из паза ему в ладонь. Только это была уже не печатная плата. Это была чёрная, совершенно гладкая пластина (может быть, уже деревянная) с серебряными каббалистическими знаками. Где-то когда-то, лет сорок пять назад, в одной из старинных книг Дима прочел, что печатные схемы напоминают каббалистическое письмо. Образ понравился ему и запечатлелся в памяти — и вот результат. О том, что могло произойти с начинкой радиобуя, знай он о ней хоть что-нибудь, Демодок старался не думать…
Думать надо было раньше, когда Юрий Глебович пришёл наконец в сознание и отдал Диме совершенно чёткий приказ: оставить шлюп здесь.
Правое лёгкое у Юрия Глебовича было пробито двумя зубьями остроги, которую они с Наденькой не рискнули извлечь: свободное остриё оканчивалось могучей зазубриной, и следовало полагать, что все три заточены одинаково. Они только осторожно отделили древко и остановили кровь. Древко Дима швырнул обратно в море, и абориген тут же подхватил его с радостным гиком. Но им было не до аборигена: внезапно поднялась буря, и надо было спасать шлюп. Кое-как, на ручном управлении приземлившись на отмель у подножия высокой скалы, они потратили несколько драгоценных минут на установку радиобуя. (Наденька протестовала, но Дима был непреклонен: инструкция есть инструкция.) А потом они уложили Юрия Глебовича в капсулу обратного старта и уже задвигали крышку, когда он пришёл в себя и заговорил.
— Бросьте шлюп, — говорил он. — Чёрт с ним… Пульт. Ты же видел. Не пытайся чинить… Немедленно в капсулы. Оба. Я тоже. Но сначала вы. Оба. Населён…
Он говорил медленно, с трудом выталкивая слова и кривясь от боли, — но он знал, что говорит. А Дима не подчинился. Это был его третий профессиональный заброс, он полагал себя уже достаточно опытным квазинавтом и счел возможным выполнить приказ только наполовину. Он почти силой загнал Наденьку во вторую капсулу и сразу нажал наружную клавишу обратного старта. Воздух сказал «блоп!», заполняя освободившееся пространство, и Диму качнуло.