— Мы позовем тебя, если увидим парус, — пообещал Навболит. — Окиал умеет очень громко кричать. А я — свистеть.
— Да, конечно. — Тоон натянуто улыбнулся, стараясь не показать своих опасений. Всё-таки, он безобразно плохо владеет лицом…
— Может, по очереди сходим? — сейчас же сказал Навболит.
— Нет-нет, идите вдвоём. Разомнётесь, поиграете — только смотрите, чтобы вас никто не увидел… А парус… Вряд ли вы увидите парус до полудня. Лишь феакийские мореходы отваживаются путешествовать ночью, но феакийские мореходы сюда не заглядывают.
— Мы будем осторожны, учитель, — серьёзно произнёс Окиал.
— Я присмотрю за этим озорником! — весело пообещал Навболит и, пригнувшись, первым шагнул в проём.
Тоон заставил себя не оглядываться и не смотреть им вслед. Боязно было оставаться одному и боязно было оставлять учеников без своего влияния. Но приучать их к этому влиянию, держать на поводке своего авторитета было ещё боязнее: Примней был очень послушным учеником…
Некоторое время он прислушивался к удаляющимся голосам, а потом растянулся на скудном ложе, укрылся и попытался уснуть, считая бесчисленные корабли, отходящие от феакийской гавани. Они величаво проплывали перед его мысленным взором, справа налево, плавно взмахивая перистыми крыльями вёсел, блестя бешено вращавшимися волчками гироскопов на высокой корме, и один за другим растворялись в морских просторах, бесстрашно ныряя в туман и в ночную мглу. Волны с настойчивой яростью бились в борта кораблей и швыряли их с гребня на гребень. Ветры сменяли друг друга в коварной игре, в беспорядочной пляске, пытаясь запутать и сбить мореходов с пути. Но каждый корабль спокойно и твёрдо держался на курсе — лишь подвижные рамы из чёрного дуба, несущие медный волчок, бесшумно покачивались на бронзовых втулках в такт бортовой и килевой качке… Сто тридцать седьмой корабль — тот самый, спасённый Тооном, уверенно сгинул в тумане. Сто тридцать восьмой корабль оставил за кормой гавань и, прободав глазастым носом волну, лёг на свой курс. Сто тридцать девятый… Он уже отошёл далеко от берега — сто тридцать девятый корабль, — когда звонко и жалобно хрустнула втулка подшипника. Увесистый, в полтора обхвата, медный волчок вырвался из своих гнёзд, с грохотом раскрошил дубовые рамы и покатился по головам гребцов, подпрыгивая, наматывая на себя и рвя снасти, проламывая черепа и борта. Надо было проснуться и крикнуть, что это неправда, что такой сон не имеет права становиться реальностью, но не было сил даже поднять руку (во сне!) и заслониться от обильных солёных брызг, перемешанных с кровью и мозгом, от разлетавшихся веерами (во сне!) осколков костей и дерева. «Это сон! Это мне только снится! — пытался втолковать кому-то Тоон, с ужасом глядя на усеявшие поверхность моря обломки, ошмётки и трупы. Сладковатый, удушливый запах крови поднимался от волн… — Это ТОЛЬКО МНЕ снится! — нашёл он неотразимый до сих пор аргумент. — Только мне и никому больше! Это больное старческое воображение, это мой — только мой, никому другому не ведомый страх…» — А сто сороковой корабль, большой и красивый — самый большой и самый красивый из всех Алкиноевых кораблей, — струясь и переливаясь цветным миражем, весь в радугах от поднятых вёслами брызг, уже подходил к роковому своему рубежу. Уже звонко и жалобно похрустывали с его кормы надтреснутые втулки гироскопа, и готов был уже повториться кошмар, и стал уже повторяться, когда Тоону удалось наконец проснуться и оттолкнуть видение.
Звонкие трескучие удары из его сна не пропали вслед за кошмарным зрелищем, продолжали раздаваться, но теперь Тоон знал, что это за удары. Просто ученики играют на берегу моря. По характеру звуков и по их ритмическому рисунку он даже определил нападавшего. Нападал, конечно же, Навболит, одну за другой и с разных сторон швыряя смертоносные медные пики в партнера, безжалостно целя в голову. А Окиал защищался, резко и точно выбрасывая навстречу щиты — деревянные, обтянутые тройным слоем кож. Щиты смачно чавкали и похрустывали, принимая в себя медные жала, жуя и сминая их деревянной плотью, а потом с жалобным звонким треском раскалывались вдоль. Окиал отбрасывал ощетиненные пиками половинки щита на песок и выхватывал из воздуха новый, каким-то чудом успевая предупредить очередной бросок.
Но что-то ещё, кроме ставших понятными звуков, удерживало видение в пределах осуществимости — на хрупкой грани осуществимости… Можно было просто открыть глаза, но это не самый надёжный способ выгнать кошмар из мира. Если то, другое, кроме звуков, которое удерживает кошмар вблизи, — если оно не окажется чем-то реальным и внешним, видение может стать предвидением. Такое уже бывало. И гибель феакийского корабля не канет в небытие, а лишь отодвинется в будущее. В реальное будущее.