В её маленьком гроте было уютно, тепло и сухо. Травяное ложе, которое наспех вырастил Навболит, начало увядать, истекая томительно-тревожными ароматами ранней осени. Где-то позади, в узкой тёмной глубине грота, названивал ручей, бился невидимыми холодными струями в крутые бока кратер, двоеручных кувшинов и амфор, наполненных диким, многолетней выдержки, мёдом, и, пробежав мимо по чистому песчаному руслу, нехотя вытекал наружу — к солнцу, к морю, к людям, в их шумный и бестолковый мир. А та самая амфора, уже пустая и лёгкая, обёрнутая в несколько слоёв мягкой Окиаловой мантией, удобно лежала в изголовьи.
Навболит перевернулся на спину — тихонько, чтобы не разбудить наяду, которая мирно сопела ему в подмышку, — упёрся затылком в амфору и, закинув левую руку за голову, стал смотреть на её перехваченные пурпурной лентой кудряшки, на чистенький, без морщинки, лобик и такую же щёчку, на пурпурную же с белым тунику, чуть встопорщенную на вечно юной груди, и как лёгкая ткань периодически натягивается на холмике в такт дыханию, мягко обрисовывая сосочек…
Их было не то пять, не то семь в гроте, когда он проснулся, — прекраснокудрявых дочерей великого Океана. Навболит совершенно точно знал, что это они — наяды, нимфы ручьёв и источников северного побережья Итаки, — потому что как раз такими и представлял их себе по рассказам Евмеевых пастухов. Он вспомнил, как сам он безжалостно и едко высмеивал эти суеверия в ночных разговорах с Тооном, и как учитель улыбался ему и кивал, не перебивая ни словом, явно радуясь независимости суждений ученика. А вот теперь оказалось, что Навболит был не так уж и независим в суждениях и в глубине души вполне допускал существование каких-то трансцендентальных наяд. (Очень, кстати, похожих на одну недоступную милашку с Андикиферы — в такой же пурпурной с белым тунике и с пурпурной же неизменной лентой в причёске).
Наяды с любопытством поглядывали на незваного гостя, переговариваясь вполголоса, и по очереди отпивали из амфоры, передавая её из рук в руки. Разговор был сугубо профессиональный: о причинах заиливания источников и способах профилактики этого бедствия; о том, какие кусты и травы лучше всего выращивать над родником, а какие — по берегам ручья, чтобы вода была всегда свежей и вкусной, с незабываемым оттенком лёгкой горечи и печали, чтобы с первых глотков утоляла жажду и пробуждала светлые мысли; о том, как покрепче наказать нечестивого свинопаса, который повадился дважды в день перегонять стадо вброд, баламутя воду и тем приводя в отчаяние хозяйку ручья, — нет чтобы перекинуть мостик, раз уж ему так понравился луг на том берегу… Всё это было очень похоже на сон, и Навболит сразу ухватился за эту мысль. Ну конечно же, сон. Он спит и видит во сне овеществлённые россказни пастухов.
Он даже вспомнил лицо того нечестивого свинопаса, и как товарищи попрекали его за богохульство, пугая страшными карами, а нечестивец лукаво щерился и говорил, что нимфа этого ручья слишком стара и немощна для таких проделок. И, действительно, одна из пяти (или семи? — Навболиту никак не удавалось их сосчитать) наяд выглядела заметно старше своих четырёх сестёр. (Или шести?)
«Сон!» — решил Навболит, в очередной раз сбившись со счета, и, выпростав руку из-под мантии, ущипнул себя за бороду. Но не проснулся, а хриплым шёпотом взвыл, уставясь на выдернутые из бороды волоски. Для сна это было слишком больно. Да и в пересохшем горле ощутимо саднило после вопля. Слишком ощутимо. Для сна.
Наяды, прервав свой семинар, оглянулись на него. Та, что постарше (хозяйка оскверняемого потока), передала амфору одной из сестёр и встала. И другие поднялись следом, а потом все они пошли прочь вдоль ручья, по щиколотку в его прозрачных струях, и, проходя мимо, обдавали Навболита прохладными ароматами подземных вод, густо настоянных на корнях неведомых трав. Они улыбались ему и делали ручкой, и он тоже неуверенно улыбался и делал им ручкой, и всё пытался их сосчитать, но снова сбился. Пять? Шесть? Всё-таки меньше семи… А потом вдруг сообразил, что все они шли навстречу течению. Вскочил, резко отбросив мантию, опять ударился макушкой и сел. В глубине грота, поглотившей наяд, было темно и тесно, каменный свод опускался там ещё ниже, постепенно сходя на нет.
«Сон…» — ещё раз решил Навболит, но не убедил себя, ибо его макушка утверждала обратное.
И тогда за спиной у него, там, где был выход из грота, послышался короткий приглушенный смешок. Тоненький, почти детский. Навболит медленно обернулся.
— Шарахаешься, как смертный, — заявила наяда. — Смешно! — Она оттопырила пухлую губку и сдула упавшую на глаза прядку волос.