Федералист № 1*
Александр Гамильтон
Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –
М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 29–33.
Комментарии (О. Л. Степанова): Там же. С. 568–571.
Октября 27, 1787 г.
К народу штата Нью-Йорк
После того как вы на собственном опыте убедились в неэффективности федерального правления, вам предлагается рассмотреть новую конституцию для Соединенных Штатов Америки. Предмет, значимость которого самоочевидна; речь идет не больше не меньше, как о существовании Союза, безопасности и благополучии входящих в него частей, о судьбе во многих отношениях самой интересной в мире империи. Часто отмечалось, что, по-видимому, народу нашей страны суждено своим поведением и примером решить важнейший вопрос: способны ли сообщества людей в результате раздумий и по собственному выбору действительно учреждать хорошее правление или они навсегда обречены волей случая или насилия получать свои политические конституции? Если это замечание хоть в какой-то мере правильно, тогда кризисный период, который мы переживаем, можно считать временем, когда нужно принять решение, и неверный выбор нашей роли вполне можно счесть бедой для всего человечества. [c.29]
Мысль об этом умножит филантропические побуждения патриотизма, что усилит озабоченность этим событием всех разумных и добрых людей. Воистину мы будем счастливы, если наш выбор продиктует точная оценка наших истинных интересов, не осложненная и не омраченная предрассудками, не связанными с общественным благом. Но этого легче страстно желать, чем серьезно ожидать. План, предложенный на наше рассмотрение, затрагивает очень много особых интересов, обновляет множество местных установлении, что не может не затронуть в ходе обсуждения массу посторонних предметов, а также взглядов, страстей и предрассудков, далеко не способствующих открытию истины.
Среди самых больших препятствий, которые должна встретить новая конституция, можно без труда разглядеть очевидные интересы определенного класса людей в каждом штате, опасающихся уменьшения их власти, доходов и выгод, получаемых от занимаемых ими должностей в учреждениях штата, а также извращенные амбиции другого класса людей, либо рассчитывающих разжиться в обстановке смятения, воцарившегося в стране, либо ласкающих себя надеждой, что перспективы подняться наверх при разделении империи на несколько местных конфедераций куда выше, чем при союзе, где правит одно правительство.
Я не намереваюсь, однако, заниматься рассуждениями такого рода. Я прекрасно понимаю, что было бы безрассудно списывать без разбора в оппозицию любую группу людей (только по той причине, что в силу занимаемого ими положения они оказываются под подозрением) из эгоистических или честолюбивых соображений. Беспристрастие обязывает нас признать, что даже такие люди могут руководствоваться честными намерениями; и нет сомнений в том, что большая часть уже проявившихся возражений или тех, которые проявятся в дальнейшем, будет проистекать из побуждений по крайней мере честных, если не уважаемых, будет честными заблуждениями умов, сбитых с толку завистью и страхами. В сущности, столь многочисленны и серьезны причины, которые придают ложную предвзятость суждению, что мы часто видим мудрых и добрых людей как среди правых, так и среди неправых по делам первостепенного значения для общества. Это [c.30] обстоятельство при должном учете дает урок сдержанности тем, кто в любом споре сверхуверен в своей правоте. И другой урок осторожности можно извлечь, поразмыслив о том, что мы не всегда уверены в большей чистоте принципов оказывающихся правыми, чем их противников. Амбиции, алчность, личная враждебность, партийная оппозиция и многие другие мотивы, не похвальнее перечисленных, могут воздействовать как на тех, кто стоит за правое решение вопроса, так и на тех, кто против. Даже если бы не существовало этих побудительных причин к сдержанности, ничто не может быть более опрометчивым, чем дух нетерпимости, всегда отмечающий политические партии. В политике, как и в религии, в равной степени абсурдно находить сторонников огнем и мечом. В обоих случаях ереси редко излечиваются преследованиями.
Однако как бы ни были справедливы эти соображения, у нас уже есть достаточно указаний на то, что именно это случится в наших, как бывало во всех прежних, великих национальных дебатах. На свободу вырвется поток злых и злоумышленных страстей. Если судить по поведению противоборствующих партий, нам следует заключить, что они взаимно надеются выказать справедливость своих суждений и увеличить количество обращенных в пользу их дела громогласностью заявлений и желчью филиппик. Просвещенное рвение к тому, чтобы правление осуществлялось энергично и эффективно, заклеймят как плод характера, склонного к деспотической власти и враждебности принципам свободы. Чрезмерная ревность по поводу угрозы правам народа, в чем по большей части виноват ум, а не сердце, будет изображаться как притворство и фальшь, приманка для получения популярности за счет общественного блага. С одной стороны, забудут, что ревность обычно сопутствует страстной любви, а благородное стремление к свободе очень подвержено заражению духом узкого и нелиберального недоверия. С другой стороны, будет также забыто, что сильное правление необходимо для обеспечения безопасности свободы; что здравому и просвещенному мнению их интересы нельзя разделить, а опасные амбиции чаще скрываются за благовидной маской радетеля о правах народа, чем за пугающими стремлениями к введению твердого и эффективного [c.31] правления. История учит нас, что первое куда более верная дорога к деспотизму, чем второе, и среди тех, кто уничтожал свободу в республиках, подавляющее большинство начинали свою карьеру, заигрывая с народом, будучи Демагогами, а затем превращались в Тиранов.