Деликатность и доверие, которое глубоко затрагивает как политическую репутацию, так и жизнь любого занятого в государственной администрации, говорят сами за себя. Трудность подбора в системе правления надлежащих людей, полностью зависящих от периодических выборов, легко понять, если принять в соображение, что по этой причине самые выдающиеся деятели в ней – слишком часто лидеры или орудия самой хитрой или самой многочисленной фракции. Едва ли поэтому можно ожидать от них требуемой беспристрастности в отношении тех, чье поведение явится предметом разбирательства.
Конвент, по-видимому, счел, что сенат наиболее подходит как хранитель этого самого доверия. Те, кто лучше всего способны вникнуть во внутренние трудности, менее всего поторопятся осудить это мнение и более всего будут склонны придать должный вес аргументам, которые, как можно предположить, предопределили его.
Каков, можно спросить, истинный дух самого института? Не предназначен ли он быть методом национального расследования поведения государственных мужей? Если так, тогда кто способен служить должным образом расследователями от имени нации, как нс ее представители? Бесспорно, что полномочия приступить к расследованию, или, другими словами, импичменту, должны находиться в руках одной части законодательного органа, но не будут ли те же причины, по которым признана уместность этой процедуры, оказывать сильнейшее давление в пользу допущения другой части этого органа взять свою долю в расследовании? Модель, из которой заимствована идея этого института, была названа на конвенте. В Великобритании дело палаты общин – предлагать импичмент, а палаты лордов – выносить по нему решение. В конституциях Нескольких штатов последовали этому примеру. Как в последнем, так и в первом случае практику импичмента, по-видимому, считают уздой законодательной власти для слуг правительства, исполнительной власти. Правилен ли такой подход?
Где, за исключением сената, можно найти столь достойный и достаточно независимый трибунал? Какой другой орган способен чувствовать достаточную [c.431] уверенность в своем положении, не испытывая благоговейного страха, и сохранить необходимую не подвергающуюся влиянию беспристрастность между обвиняемым индивидуумом и представителями народа, его обвинителями?
Можно ли считать Верховный суд подпадающим под это определение? Очень сомнительно, чтобы члены этого трибунала всегда были наделены такой твердостью, которая требуется при выполнении столь трудной задачи. Еще более сомнительно, чтобы они пользовались степенью доверия и власти, которые иной раз необходимы для примирения народа с решением, противоречащим обвинению, выдвинутому его непосредственными представителями. Нехватка первого будет иметь фатальные последствия для обвиняемого, а второго – опасна для общественного спокойствия. Риска в обоих случаях избежать можно, только сделав этот трибунал многочисленнее, чем нужно, с учетом экономии. Необходимость иметь многочисленный суд для процесса в порядке импичмента в равной степени диктуется характером судопроизводства. Оно не связано такими строгими правилами при определении состава преступления прокурорами или конструировании его судьями, что в обычных судах ограничивает их компетенцию в пользу личной безопасности подсудимых. Не будет жюри присяжных, отделяющих судей, которые выносят законный приговор, но есть партия, получающая или страдающая от него. Ужасающие полномочия, которыми по необходимости наделен суд, ведущий процесс в порядке импичмента, – присудить к чести или бесчестию самых доверенных и выдающихся деятелей сообщества – не допускают вверение их малому числу людей.
Одних этих соображений, по-видимому, достаточно для заключения, что Верховный суд не подходит в качестве замены сената как суда в порядке импичмента. Есть еще одно соображение, которое в немалой степени подкрепит это заключение. Оно состоит в следующем. Кара в результате осуждения в порядке импичмента не прекращает процесса наказания виновного. После осуждения к остракизму навечно – лишения уважения и доверия, чести и вознаграждений – правонарушитель подлежит еще судебному преследованию и наказанию [c.432] обычным порядком. Уместно ли, чтобы лица, распорядившиеся его репутацией и самыми ценными правами как гражданина в одном процессе, распоряжались его жизнью и состоянием в другом? Нет ли серьезнейших причин опасаться, что ошибка в первом приговоре породит ошибку во втором? Сильнейшая пристрастность одного решения сделает ли недействительным влияние любых новых сведений, которые могут изменить другое решение? Знакомые с человеческой натурой без колебаний положительно ответят на эти вопросы и без труда сообразят, что, сделав судьями одних и тех же лиц, в обоих случаях в громадной мере лишат подсудимых двойной безопасности, установленной для них проведением двух процессов. Утрату жизни и имущества часто буквально включают в приговор, хотя формулировки его не предусматривают большего, чем отстранение от нынешней и дисквалификацию в будущей должности. Пусть скажут, что вмешательство жюри присяжных на втором процессе ликвидирует эту опасность. Но взгляды судей часто оказывают влияние на мнение жюри. Их нередко побуждают выносить особые вердикты, передоверяющие решения по основному вопросу суду. Кто захочет поставить свою жизнь и состояние в зависимость от вердикта жюри, действующего под эгидой судей, уже предопределивших его вину?