Нет необходимости говорить о важности запрещения титулов и дворянства. Это поистине краеугольный камень республиканизма, ибо, пока они исключены, никогда не может возникнуть серьезной угрозы, что правительство может стать не народным.
На второе утверждение о том, что конституция вводит неписаные и писаные законы, я отвечаю: они подлежат, и это ясно указано, “таким изменениям и внесению таких положений, которые законодательное собрание будет делать время от времени в отношении их”. Они, следовательно, в любой момент подлежат отмене обычной законодательной властью и, конечно, не имеют конституционной санкции. Единственная цель декларации – признать древние законы и устранить сомнения, которые могли бы быть порождены революцией. Следовательно, ее нельзя рассматривать как часть декларации прав, которая по нашей конституции нацелена на ограничение прав самого правительства.
Несколько раз справедливо отмечалось, что генезис биллей о правах в соглашениях между монархами и их подданными, в сокращении прерогатив в пользу привилегий, в сохранении прав, не переданных королю. Такова была Хартия вольностей, добытая баронами огнем и мечом у короля Иоанна. Таковы были последующие подтверждения этой Хартии последующими королями. Такова петиция о правах, с которой согласился Карл I в начале своего правления. Такова и декларация прав, представленная палатой лордов и палатой общин принцу Оранскому в 1688 году и позднее превращенная в форму акта парламента, именуемого биллем о правах. Следовательно, [c.553] очевидно, что, согласно их первоначальному значению, они не применялись к конституциям, открыто основанным на власти народа и исполняемым его непосредственными представителями и слугами. В этом случае, строго говоря, народ ничего не передает, и коль скоро он сохраняет все, то не нуждается в особых оговорках. “Мы, народ Соединенных Штатов, в целях... обеспечения нам и нашему потомству благ свободы учреждаем и вводим эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки”. Вот признание прав народа лучшее, чем тома афоризмов, которые ставят билли о правах в ряде наших штатов на первое место и которые лучше звучат в трактате об этике, чем в конституции правительства.
Регламентирование в мельчайших деталях тех или иных прав, конечно, меньше подобает рассматриваемой конституции, всего-навсего нацеленной на регулирование общих политических интересов нации, чем конституциям, регулирующим все частные и личные дела. Отсюда следует, что если шум, поднятый против плана конвента в этом отношении, хорошо обоснован, то ни один осуждающий эпитет не слишком силен в отношении конституции нашего штата. Обе конституции на деле содержат все разумно желаемое соразмерно их целям.
Пойду дальше и скажу: билли о правах в требуемом смысле и размахе не только не нужны в предложенной конституции, но даже опасны. В них будут различные исключения о непредоставлении прав, и именно по этой причине они дают благовидный предлог претендовать на большее, чем предоставлено. Зачем декларировать: что-то нельзя сделать, когда нет права делать? Зачем, например, говорить, что свобода печати не будет ограничена, когда не дано права вводить ограничения. Я не буду утверждать, что такое положение обеспечивает право регулирования, но оно, очевидно, предоставит лицам, склонным к узурпации, реальный повод для претензий на эту власть. С мнимой обоснованностью они станут настаивать, что конституцию не следует перегружать абсурдом – принимать меры против злоупотребления полномочиями, которые не даны, и что положение против ограничения свободы печати ясно указывает, что должные правила об этом надлежит вверить национальному правительству. Вот пример, какой простор откроет потакание безрассудному рвению в пользу биллей [c.554] о правах для самого различного использования доктрины конструктивных прав.