В то судьбоносное для США время они, оставив все, что их разъединяло, заговорили одним голосом Публия. Хотя они, как я убежден на основании изучения соответствующей литературы, не забыли своих надежд видеть США строжайше централизованным государством, [c.10] но считались с фактами. Публий признавал: “Одно из слабых мест республик... они очень уязвимы перед лицом коррупции, вносимой иностранными государствами” (“Федералист” № 22). И в другой статье: “...нужно возвести все практически возможные препятствия против заговоров, интриг и коррупции... их главный источник – желание иностранных держав достичь ничем не оправданного влияния в нашем руководстве. Разве не наилучший для этого путь протолкнуть своего собственного ставленника на пост высшего должностного лица Союза? Конвент озаботился принять меры предосторожности против опасностей такого рода...” (“Федералист” № 68).
В предлагаемой конституции, которую и отстаивал Публий, был по этой причине, помимо прочего, принят принцип федерализма. За океаном в этом и видят гений американской политики. Крупнейший мыслитель Соединенных Штатов на рубеже XVIII и XIX веков Т. Джефферсон много лет спустя после описываемых событий выпукло показал, что еще крылось за тогдашними спорами о федерализме. “Правительство становится хорошим не в результате консолидации или концентрации власти, – написал он в глубокой старости, – а в результате ее распределения... Если бы указания о том, как сеять и когда жать, поступали к нам из Вашингтона, то мы вскоре остались бы без хлеба. Именно благодаря последовательному разделению ответственности, нисходящей от общей к частной, можно наилучшим образом обеспечить руководство выполнением массы людских дел для всеобщего блага и процветания”6.
Как именно разделить функции – читайте в “Федералисте”. Не упустите акцент Публия: этот принцип – плод развития политической науки, “это либо целиком результаты новых открытий, либо основной путь к их совершенству был пройден в наше время” (“Федералист” № 9). Отнюдь не преувеличение: Гамильтон, Мэдисон и Джей были на переднем крае политической науки XVIII столетия, именовавшегося веком Просвещения. Тогда немедленно встает вопрос: если они вполне обоснованно гордились своим правом первородства, [c.11] почему “Федералист” изобилует ссылками на опыт древних? В чем причина?
Начнем с очевидного. Для обоснования новейшего тогда кредо федерализма псевдоним Публий был избран сознательно. Американские историки, знатоки становления государственности США, иногда безусловно, а порой гадательно указывают на его генезис – имелся в виду легендарный основатель Римской республики Публий Валерий Публикола. В представлении его биографа Плутарха. Мэдисон, Гамильтон и Джей объединили этим собирательным псевдонимом всех новаторов, тех, кто был за конституцию на конвенте, и выступили от их имени – отцов-основателей США. Термин “отцы-основатели” – стилизация под XVIII век, его впервые отчеканили написавшие речь по случаю дня рождения Дж. Вашингтона в 1918 году сенатору У. Гардингу, будущему американскому президенту начала двадцатых.
Так что же из классической древности заимствовал новый Публий?
* * *
Имитация опыта античных демократий стоявшими у истоков государственного строительства в Америке очевидна, как бесспорно и то, что по сей день эта проблема далеко не изучена, хотя призывов к этому в общине ученых страны более чем достаточно. В XX веке были две вспышки напряженного интереса к проблеме – в 150-ю и 200-ю годовщины существования США. Последний юбилей растянулся на двадцать пять лет – с 1966 по 1991 год. На близких подступах к нему американский историк Д. Адэр напомнил, что полустолетием ранее, в 1925 году, другой видный историк К. Бекер сокрушался: “Изучение влияния классиков на революционную Америку даже не началось” – и мечтал о том, чтобы “кто-нибудь написал книгу, в которой покажет, что революционный склад ума в XVIII столетии питался также идеальной концепцией классического республиканизма и римской добродетели”.
Сам Адэр написал не книгу, а несколько блестящих статей, в одной из которых – “Слава и отцы-основатели” – отметил, что “у величайших из великого поколения [c.12] возникло почти болезненное желание славы. Их невероятно заботили суждения потомков. А поскольку они лихорадочно думали о том, какую память о себе оставят миру, то “любовь к славе, эта всепоглощающая страсть благороднейших умов”, говоря словами Александра Гамильтона, стала той палкой, повинуясь которой они поступали с благородством и величием, никак не ожидаемыми, судя по их прошлой жизни”7. Не только в политике, но и в сфере идей убедительным тому свидетельством является “Федералист”.