— Надо разобраться, что дает такой фильм ручной работы. Туллио Кезик написал, что вместо фильма о твоем детстве, который сейчас не то чтобы актуален, ты должен был бы сделать «усилие, чтобы бросить взгляд на детство человечества».
— Нет сомнений, что это дельное замечание. Но что он имел в виду? Я должен был создать фильм о приматах, о питекантропах? Я режиссер, а не антрополог, я не Жан Жак Руссо, я не Джамбаттиста Вико[49], не Гегель, не Леви-Строс.
— Похоже, твое невежество не так уж велико, как ты частенько пытаешься это представить.
— Воспоминания, школьные реминисценции. К тому же сейчас можно прочесть подобные вещи в любом издании вплоть до журналов с комиксами.
— Джованни Градзини написал: «Лучше закрыть глаза на реальность, лучше свернуться клубком в своих грезах и найти там убежище, в то время как поезд входит в туннель старости».
— Будем надеяться, он хотел сказать, что я близок к концу моей карьеры, а не к концу в абсолютном смысле этого слова. Однако я все же намерен попытаться сделать еще несколько фильмов. Реальность? Но что означает это слово? У каждого своя собственная реальность. Я черпаю вдохновение в своей реальности, в неизведанной части меня самого, в моем подсознании.
— Похоже, твое подсознание неисчерпаемо!
— Ты мне так это сказал, как если бы произнес: «И не стыдно тебе иметь такое неисчерпаемое подсознание?» Мое подсознание столь же неисчерпаемо, как и у всех остальных.
— Нет, твое подсознание отличается от подсознания остальных, это бездонная шахта.
— Звучит довольно пошло! Также говорили и даже приписывали мне высказывание, что «Город женщин» является итогом всех моих фильмов. Я никогда не говорил подобной глупости, тем более что для меня как солипсиста слово итог не только непонятно, мне вообще вряд ли удастся его произнести.
— Чем же тогда все-таки является «Город женщин»?
— Это фильм о женщинах или о мужчине, который пытается изучить себя через женщин.
— То есть фильм о тебе самом? Значит, критики все-та-ки оказались правы?
— Если угодно, все мои фильмы о женщинах или обо мне самом. Именно женщины вдохновили меня на то, чтобы снимать кино. Я с ужасом думаю о моем друге Франческо Рози, который всегда снимает фильмы без женщин. Я не понимаю, как он может это делать. Я, напротив, ничего не смог бы сделать без женщин. Я пришел в кинематограф не через Эйзенштейна, Пудовкина, Мюрно. Как я уже неоднократно повторял, я никогда не видел фильмы Эйзенштейна, Пудовкина и Мюрно. Как видишь, мое невежество безмерно.
— Твое кокетство неистощимо, как и твое подсознание.
— Это не кокетство, а действительность.
— Но почему еще некоторое время назад ты говорил, что нам пора становиться взрослыми, а сейчас утверждаешь, что необходимо навсегда сохранить в себе ребячество, юношеские черты?
— Потому что я заметил: взросление дает лишь одно — понимание того, что незачем было становиться взрослым.
— Раньше ты говорил, что в кино главное — это свет, а сейчас утверждаешь, что главное — это женщина, то есть ночь, мрак, загадка. Почему?
— Кино состоит из света и тьмы, как и женщина. Как можно рассказать о темноте, не осветив ее?
— Почему ты так боишься старости?
— На самом деле я никогда не упоминал в своем творчестве о проблеме старости. И это, признаю, является в какой-то степени кокетством. Я говорю, что ощущаю себя старым, чтобы мне говорили: «Что ты, Федерико, ты выглядишь на сорок, нет, на тридцать лет, совсем юным, да что там — маленьким ребенком».
— Ты не боишься упадка физических сил со всеми вытекающими из этого последствиями? Чего ты боишься больше — неприятностей со здоровьем, проблем с зубами, болей в пояснице, исчезновения жизненных сил?
— Выпадения волос. Каждый раз, когда я мою голову и погружаю руки в поредевшие пряди, я ощущаю страх.
— Ты не опасаешься полового бессилия?
— Это провокационный вопрос.
— А бессилия творческого?
— Думаю, мне это пока не грозит. Говорят, что я избегаю реальности и только и делаю, что мечтаю. Так вот, я согласился снять серию полицейских фильмов для телевидения. Мне хочется оставить свидетельство о том смутном и трагическом времени, в которое мы живем, об этом лабиринтообразном и загадочном периоде. И мне кажется, именно жанр полицейских фильмов наилучшим образом подходит для того, чтобы передать это ощущение растерянности, ни на минуту не оставляющее нас.
— Ты настойчиво исповедуешь католические ценности. Но в каком смысле ты считаешь себя католиком? Ты веришь в Бога, в бессмертие души?
— Эти вопросы не моего ума дело. Об этом задумываются более серьезные люди. Я все время жил как бы на бегу, перебегая от одного телефона к другому, у меня никогда не было времени, чтобы как следует подумать о таких вещах. Почему и в каком смысле я католик? Наверное, потому, что я не могу избавиться от амниотической оболочки католицизма. Как можно утверждать, что вы не католик, как можно освободиться от видения вещей и явлений, сложившегося за две тысячи лет? Мне представляется несколько бесцеремонным заявить, что я не связан с религией, как это сделали некоторые из моих друзей. Я не слишком склон ш к революции, но католицизм дал мне тот минимум бунтарства, может быть, немного мальчишеского, который оправдывает мои ошибки. Сам католический обряд стимулирует меня: нарушать правила, разрушать наложенные им запреты доставляет изощренное и волнующее удовольствие.
— Это испытанная психологическая схема: грех — раскаяние — отпущение грехов — грех, и так бесконечно.
— Можешь называть это как угодно, но на меня это действует стимулирующе.
— Ты боишься смерти?
— Нет, совершенно не боюсь.
— Но ты думаешь об этом?
— Как о каком-то фильме. Я не думаю, что можно избежать потребности фантазировать также об этом событии, о котором мы, в сущности, ничего не знаем, даже несмотря на то, что на эту тему уже понаписали и продолжают писать философы, теологи, антропологи… В любом случае мне совершенно непонятно, как последующие поколения смогут обходиться без таинственного ореола, который католицизм создал вокруг женщины.
— Нельзя сказать, что психоанализ тебе очень помог или что «Город женщин» смог стать для тебя, как это считается, освобождающим фактором, необходимым для преодоления неких устоявшихся схем.
— Можно говорить, что хочется, идти за женщиной, которая движется, покачивая бедрами, в то время как большой колокол собора Святого Петра распространяет вокруг приглушенный гул, укоризненный и угрожающий, как сонет Белли, или некоторые другие вещи, которые по-прежнему завораживают меня.
— Из всех ударов судьбы, сопровождавших съемки фильма «Город женщин», какой был наиболее суровым для тебя?