— Какое впечатление осталось у вас от церемонии, на которой вручали «Оскар» Феллини?
— До того как мне отправиться в Лос-Анджелес, я ездила в Амстердам на демонстрацию «Дороги». В мою честь был устроен гала-вечер, на котором присутствовали Джулиана Голландская и ее муж. Королева Голландии тоже показалась мне очень простой. Помню, на ней был костюм темного цвета. У нее был вид добропорядочной горожанки, в ней не было ничего королевского.
— Как прошло путешествие в Лос-Анджелес?
— Это было и для Федерико, и для меня большое, выдающееся приключение. Я чувствовала себя Алисой в Стране чудес. На мне было все то же платье из белого тюля, но теперь я набрасывала на него не короткую накидку из красной тафты, как раньше, а жакет из горностая, который подарил мне Федерико. «Дорогу» уже показали в Лос-Анджелесе, и люди узнавали меня на улице. Но они думали, что Феллини действительно нашел меня в цирке и приодел для этого случая. На афишах я была раскрашена, как клоун. Для меня было настоящим шоком внезапно оказаться в компании легендарных личностей, населявших в детстве мое воображение. Я не знала, куда смотреть, и постоянно вертелась во все стороны. Потрясшим меня более всего актером был Кларк Гейбл. Здесь тоже публика начала аплодировать уже во время показа фильма. Здесь тоже кричали: «Жасмин! Жасмин!» по окончании. В какой-то момент я вдруг заметила, что одетая в муслин дама улыбается мне очень ласково. Я спросила себя, кто же это такая, и через минуту, как будто в голове у меня сверкнула молния, я вспомнила, что это была исполнительница главной роли в картине «Звезда родилась» — Жанет Гейнор. Газеты сравнивали меня с немым комиком Гарри Лангдоном, и особенно с Чаплиным. Мне это было немного неприятно. Я боялась, что Чаплин подумает, что я хочу использовать его легендарное имя. Эти опасения длились долго, в течение почти десяти лет, пока в 1966 году Чаплин не написал в «Нью-Йорк тайме»: «Это актриса, которой я восхищаюсь больше всего».
— Кто были ваши любимые актеры и актрисы, когда вы были маленькой девочкой, а потом подростком?
— Актером, которым я восхищалась беспредельно, был Лесли Говард, которого я видела в «Ромео и Джульетте» и в «Унесенных ветром», но он трагически погиб в 1943 году. Мои подруги по институту Сант-Анджело Меричи были поголовно влюблены в Кларка Гейбла, в то время как я предпочитала Лесли Говарда, но после того, как я посмотрела «Унесенных ветром», я тоже перекинулась в лагерь поклонниц Кларка Гейбла. Также мне очень нравился Эррол Флинн, я находила его очень привлекательным. В те годы я обращала особое внимание на светловолосых актеров, вообще на светловолосых мужчин. Среди актрис мне больше всего нравились Мерл Оберон и Оливия де Хавиланд.
— Как получилось, что вы полетели одна в Лос-Анджелес получать «Оскар» за «Ночи Кабирии»?
— Это было настоящее приключение в духе Чаплина. Нам с Федерико сообщили, что картина номинирована на «Оскар», но мы не предполагали, что так быстро получим еще одну из этих мифологических статуэток. Президент Академии по присуждению наград, Джордж Ситон, настаивал, чтобы мы приехали в Лос-Анджелес всем составом. Федерико и Де Лаурентис сообщили ему, что не смогут прилететь. «По крайней мере Джульетта пусть явится обязательно», — сказал Ситон. Тогда я позвонила гадалке и спросила ее: «Нужно мне лететь в Лос-Анджелес или нет? Может быть такое, что Федерико получит еще одного «Оскара» за «Ночи Кабирии»?» Она ответила: «Все в руках Господних. Я бы на вашем месте поехала». Тогда я побросала две-три вещи в чемодан — платье из белого тюля, черный трикотажный костюм с юбкой до колен — и села в самолет. В Лос-Анджелес я прилетела за час до начала церемонии и переодевалась в туалете аэропорта.
— В 1958 году вы с Анной Маньяни снимались в фильме под названием «Ад в городе», поставленном Ренато Кастеллани. Какие воспоминания сохранили вы об исполнительнице главной роли в фильме «Рим — открытый город»?
— С Анной я познакомилась в 1948 году, во время съемок «Любви», еще одного фильма Росселлини, где она тоже исполняла главную роль. Федерико написал сценарий ко второй части картины — «Чуду» — и сам исполнил в ней роль странника. Увиделись мы в «Альберто деи Каппуччини», около которой снимались сцены религиозной процессии. Анна тогда уже была знаменита, и я испытывала к ней чувство огромного восхищения и немного зависти. Я видела ее в 1944 году в «Что ты вбил себе в голову?», в ревю, где она участвовала вместе с Тото, поставленном на сцене Балле де Ром. Меня привел туда Федерико. Какое сценическое обаяние, какая смелость! Это была единственная итальянская актриса, достойная выступать с Тото. Потом я увидела ее в «Риме — открытом городе»: это была великолепная, потрясающая актриса. Во времена моей юности два образа поразили меня: образ Гарбо в «Королеве Кристине» и образ Маньяни в «Риме — открытом городе». И одна и другая были просто созданы для экрана. Кино родилось немым, главное в нем — картинка, главное — экран, так вот Гарбо и Маньяни умудрялись заполнять собой экран, отождествляться с ним. Образ Маньяни олицетворял войну и послевоенное время, страдание, боль, отчаяние, трагедию, но в то же время это был образ, полный жизненной силы, образ чрезвычайно жизненный.
— После этих первых, случайных и неслучайных, встреч вы подружились?
— Было не так легко стать другом Анны Маньяни. Мы виделись время от времени, вместе с Федерико и Росселлини. Во второй половине пятидесятых годов мы вновь повстречались в Голливуде. Она там сыграла в фильме «Татуированная роза» Даниеля Манна, за который ей присудили «Оскар». А я туда приехала вместе с Федерико на вручение нам «Оскара» за картину «Дорога». Помню, в один из вечеров, на коктейле в Голливуде, она мне сказала: «Джули, мы с тобой просто две идиотки». — «Почему, Анна?» — спросила я. «Тебе повезло иметь такого мужа, как Федерико, так почему ты не попросишь его написать сценарий для нас двоих, и мы бы снялись вместе», — ответила она. «Попроси его сама, Анна, — сказала я, — если его попрошу я, он наверняка ответит «нет». Но дело на том и закончилось.
— Как сложилась судьба фильма, в котором вы снимались вместе?
— Через год после той встречи в Голливуде, в 1958 году, Ренато Кастеллани, режиссер таких фильмов, как «Под солнцем Рима», «Два су надежды», «Джульетта и Ромео», отыскал меня. Он пришел в дом на виа Аркимеде, в Париоли, где мы в то время жили. «Я снимаю фильм с обычными людьми, взятыми на улице или площади, но мне нужна актриса, актриса, которая также казалась бы обычным человеком, такая, как ты», — заявил он мне. И он рассказал мне о фильме. Действие разворачивалось в Мантеллате, римской тюрьме в районе Трастевере, между заключенными. Я должна была играть роль Лины, служанки из Венето, которая оказалась в тюрьме из-за того, что признала себя виновной в краже, совершенной ее женихом. В тюрьме она встретилась со старейшиной преступного мира Эгле и попала под ее пагубное влияние. Выйдя из тюрьмы, Лина стала проституткой. В следующий раз, когда она оказалась за решеткой, это был уже совсем другой человек — гораздо более гнусный, чем сама Эгле. Беседуя со мной о Лине, Кастеллани незаметно убедил себя, что на роль Эгле тоже требуется актриса, которая выглядела бы совершенно естественно. Сначала он подумал о Сильване Мангано, но Де Лаурентис запросил невероятный гонорар. Тогда, вспомнив, о чем мы говорили с Анной в Голливуде, я предложила Кастеллани: «А почему бы тебе не пригласить Маньяни?» Кастеллани позвонил Анне, которая тут же воскликнула: «С Джульеттой я готова сниматься прямо сейчас! Я так давно хотела сыграть в одном с ней фильме». Но продюсер возражал против ее участия, ссылаясь на то, что Маньяни придерживается международного графика, то есть работает начиная с полудня. «С этой Маньяни я просто разорюсь», — заявил он.