— А среди людей, не принадлежащих к миру кино, которых вы встречали во время поездок за границу с Феллини или без него, кто произвел на вас большое впечатление?
— Я сохраняю очень теплые воспоминания о Жаклин Кеннеди. Когда в 1966 году «Сладкую жизнь» представляли в Нью-Йорке, она устроила в честь Федерико прием в своей квартире на Пятой авеню. Помню, что это было воскресенье, и в тот день выбирали сенатора Нью-Йорка. Роберт Кеннеди был на выборах. Прежде чем отправиться на прием, я зашла к цветочнику, чтобы послать цветы Жаклин. По-моему это был цветочник из «Плазы». Я выбрала красные розы, потом попросила открытку, чтобы написать адрес. Когда цветочник увидел написанное мной имя, он сказал: «Розы — не самые подходящие цветы для этого случая». — «Почему?» — удивилась я и тут вспомнила, что, когда Джона Кеннеди убили, кто-то подбросил Жаклин красную розу, выпачканную кровью. Цветочник посоветовал мне послать хризантемы. Я сказала, что в Италии хризантемы считаются цветами, связанными со смертью, но он возразил, что в Америке, наоборот, эти цветы ассоциируются с радостью.
— Кто был на этом приеме?
— Почти все Кеннеди, актер Питер Лоуфорд, режиссеры, композиторы, артисты. Но все следили за результатами выборов по телевизору. Дом был очень буржуазный, в нем не было ничего экстравагантного, необычного. Помню, Жаклин пригласила меня в детскую, чтобы пожелать детям спокойной ночи. Потом она подарила мне свое фото с детьми с надписью «С любовью». Хотя она и была первой леди, но держалась очень по-дружески, как хозяйка, готовая немедленно сделать все, чтобы ее гости чувствовали себя непринужденно. Некоторое время спустя она приехала в Рим и позвонила мне, чтобы пригласить на вечер, устроенный в ее честь принцессой Радзивилл. Я ответила, что с удовольствием повидаюсь с ней, но в другом месте. Мы встретились у испанского посла, около Сент-Сьеж, где она гостила. Я подарила ей маленькую картину, где была изображена моя прабабушка, которая давала уроки по вышивке и жила во времена, когда произошло убийство Шарлотты и Максимилиана Австрийских. Когда Жаклин позже вышла замуж за Онассиса, я написала ей небольшое письмо.
— Какие еще у вас были интересные встречи?
— Я очень дорожу воспоминаниями о Насере. Я познакомилась с ним во время показа «Ночей Кабирии» в Каире, в 1958 или в 1959 году. В те годы итальянское кино было очень популярным во всем мире, поскольку с большой смелостью и реалистичностью показывало различные стороны жизни нашей страны. Несмотря на всю свою занятость, Насер пожелал встретиться со мной. Он прислал за мной в отель черный лимузин с шофером. Мы поехали по дороге, которая поднималась вверх по холму. Президентский дворец охранялся военными. Я оказалась в огромном пустом зале. За прямоугольным столом стоял, ожидая меня, человек. Это был Насер. Он пожал мне руку. Потом он говорил перед микрофоном об итальянском кино и обо мне. Я никогда не забуду его глаз: острых, пронизывающих. На следующий день я получила в своем отеле, «Гранд-отель Семирамис», сверток с приложенной к нему запиской. В свертке находился восхитительный топаз. В записке говорилось, что тот, кто прислал топаз, хотел бы встретиться со мной. Это был очень влиятельный человек в Каире, имевший шесть жен. Я отправила ему топаз обратно, написав, что готова встретиться с ним, но не могу принять столь ценный подарок. Он приехал в отель. Он хотел, чтобы я прочла в Каире курс лекций об итальянском кино. Но на следующий день я уже должна была представлять «Ночи Кабирии» в Александрии. Перед отъездом я отправилась посмотреть на пирамиды и сфинкса. Я даже взобралась сфинксу на лапы, чтобы собрать там немного песка на память, для моих римских друзей.
— Сожалеете ли вы о чем-нибудь?
— Конечно. Прежде всего о том, что после картины «Джинджер и Фред» мне больше не удалось сняться ни в одном другом фильме Федерико.
— Как вел себя с вами Федерико на съемочной площадке?
— Он хотел, чтобы я схватывала все на лету, без посредства слов, при помощи телепатии.
— Он действительно вам ничего не говорил?
— Да, тут неопределенный намек, там незаконченная фраза, брошенная на лету. Во время подготовительной работы над фильмом всякое вмешательство с моей стороны или со стороны кого-либо еще его раздражало, по крайней мере до того момента, пока не был готов сценарий, если, конечно, допустить, что у него каждый раз имелся сценарий. Когда сценарий был готов, он давал мне его прочитать. Я его прочитывала. Он спрашивал, что я об этом думаю и нравится мне это или нет. Я начинала высказывать свое мнение, но он не давал мне договорить. Он прерывал меня, прося говорить короче. Федерико доводил ситуацию до полной невозможности общения, полного отсутствия понимания. Мне не оставалось ничего иного, как писать ему. И я действительно писала ему длинные письма, где высказывала все, что, на мой взгляд, получилось не совсем хорошо, делилась своими сомнениями, отваживалась на некоторые робкие советы. Создавалось впечатление, что он совершенно не принимал во внимание то, что я ему писала, но на самом деле учитывал все. Правда заключалась в том, что у Федерико было своего рода шестое чувство, которое позволяло ему заранее предчувствовать ту или иную опасность, поджидавшую его персонажей, и это вызывало у него при подготовке картины большое беспокойство. Зато в тот момент, когда он начинал снимать, когда кто-то из его команды произносил слово «хлопушка», он был полон выдержки и уверенности в себе.
— Помимо Феллини, о ком из тех режиссеров, с которыми вы работали, вы вспоминаете с особой симпатией или восхищением?
— О Роберто Росселлини.
— А кто идет после Феллини и Росселлини?
— Русский режиссер Виктор Викас. Фильм, который мы делали вместе в 1959 году, «Джонс и Эрдме», оказался очень интересным опытом. Он был поставлен по роману немецкого писателя Германа Зюдерманна. Натурные съемки проходили в Польше, а павильонные — в Берлине. Кроме Ричарда Бэйсхарта моим партнером был Карл Раддиц, исключительно обаятельный немецкий актер. С большой симпатией я вспоминаю Жюльена Дювивьера, с которым снималась в 1960-м в «Большой жизни». Дювивьер был уже стар, но по-прежнему оставался очень подвижным, энергичным и неутомимым. Я, помнится, называла его «мой китайский дядюшка». Еще был среди актеров Герт Фреббе, которого впоследствии прославила роль «злодея» в одном из фильмов о Джеймсе Бонде, «Голдфингере». Дювивьер говорил, что мне больше подходят музыкальные комедии, чем те роли, которые мне поручал Федерико. Он действительно превратил меня в платиновую блондинку, в стиле Мэрилин Монро.