Под общий смех друзья подняли рюмки, воодушевленно чокнулись, выпили. Принялись раздирать вилками маслянистые перчины.
— Этих и у нас полно, — заговорил Виктор. — А почему ты считаешь, если человек живет ради машины, то плохо? Лучше, что ли, если он дерется, пьет, семью гоняет? Живет, доволен всем, никому не мешает, чего еще надо? Главное, чтоб человеку было хорошо.
Сергей сразу как-то напрягся.
— Ничего я не считаю. Трясучки, говорю, просто нынче много из-за машин, тряпок разных импортных.
— Ну и пусть. Выходной сегодня, вот этот мужик возле машины его проведет, а так бы напился. Лучше, что ли?
Сергей пожал плечами.
— Почему обязательно напился? А может, в кино бы пошел, кто его знает. А верх счастья чувствовать от того, что машина есть, тоже как-то это, знаешь…
— А что? Кто-то марки собирает, кто на книжки всю зарплату тратит. У каждого свое. Кому-то нравится всю жизнь у пробирок сидеть, кому-то на заводе горбатиться, кому-то по-другому хочется жить. Пусть живет каждый так, как хочет.
— Как хочет… — Сергей вскинул голову. — Славка, ты давно был в горах?
Славка, наморща лоб, стал чесать темечко, едва вспомнил — пять лет назад.
— Ты же говорил, тебе машина нужна, чтоб в горы ездить. В горы хочется! Так ведь тысячу раз можно было за это время съездить в горы. Или, думаешь, на машине приедешь — горы лучше будут? А на мотоцикле уже не то! — напористо выговорил Сергей и повернулся к Витьке. — Что же, получается, Славка хочет?
— А ты сам-то чего хочешь? — занервничал Славка.
— Не знаю… Ну, может, умом своим жить хочу. И не только ради своего довольства.
— А ради чьего довольства? — ухмылисто скосил губы Виктор. — Для людей, что ли? Для народа? Никому же ничего не надо, Сережа! Я вон работаю, разных людей вижу и скажу: всем охота одного — хорошо жить, удовольствия все иметь. А для людей… Это, знаешь… У меня вон дружок один неделю назад на «Волге» под КамАЗ залетел. Самого едва живого в больницу, машина ночь бесхозной стояла. Всего ночь! Всю растащили! Все, что можно было, поснимали! Никто не подумал, что у человека без того горе. Вот и живи для людей.
— Живой друг-то?
— Лежит еще, неизвестно, что будет. Нет, Сережа, сейчас чужое горе никого не волнует. Все только для себя.
— Справедливости ради хочу заметить, — сказал Сергей, — внутренности из машины твоего друга мог один кто-то вытащить.
— Правильно. Потому что другим ничего не осталось.
— Ну вот смотри, смотри, — подхватил друга Славка. — У меня начальник, у него есть дача. Строили ее рабочие в свое рабочее время. Я вот думаю своей головой: ему же лучше, чем капиталисту: тот из своего кармана платит тем, кто работает на него, а этот — из государственного!
— Ты хочешь жить — умей вертеться. Я тебе этих случаев могу рассказать вообще… Уши обвиснут. Всяких повидал. Не ради какого-то там будущего надо жить, — расходился Виктор, но не горячился, просто открывшуюся ему в последние годы правду на жизнь высказывал, — надо, чтоб сейчас все было, все удовольствия. Сейчас, сегодня, а потом… вообще, может, ничего не будет. Вот спортом занимался. Все отдавал, думал, это главное в жизни. Перспектива, сам знаешь, какая была — самый молодой мастер в республике. Теперь все те, кого я раньше, как хотел, делал — международники. А теперь гляжу — зачем это надо? Тренировки, тренировки — это же от всей жизни отказаться. И здоровье свое испортишь: большой спорт — не физкультура. Это нервы, перенапряжение. Жить надо, наслаждаться.
— Может, так, — задумчиво сказал Сергей. — Одно могу сказать: ощущение, что человек живет, наслаждается, как ты говоришь, жизнью, всеми порами дышит… появляется, когда видишь человека, как бы это выразиться… отдающего.
— Какого такого отдающего? Который в ресторане деньги отдает, тот, конечно, счастлив, раз они у него есть, — засмеялся своей шутке Витька, — или ты про покорителей, про творцов каких-нибудь? Ну, пусть там у них все дышит, только толку-то… Все равно все они бормотушники. Посмотрел вон на артистов всяких, поэтов, художников, известных даже — раньше думал, хоть эти-то живут — бормотушники одни! Нравится им бормотушниками быть, пусть так живут, каждому свое.
Сергей сидел будто оглушенный, смотрел на Виктора.
— Такая людская категория, да? Это что, профессиональный термин, что ли?