С жаром рассказывала она каждому встречному-поперечному о передаче по радио. Но надо же такому случиться: никто, кроме нее, передачу не слышал. Случай обратили в анекдот. Любой считал своим долгом окликнуть Анну и спросить что-нибудь наподобие: «Ну, как там? Женьку-то еще по телевизору не показывают?»
Но теперь Женька вернулся, и все приумолкли. Тот же Семен — сколько над ней смеялся! А сейчас помалкивает, только и слышно: Женя да Женя; вечера не пропустит, чтоб не понаведаться. Нет, есть причина у Анны для торжества! Имеет право ходить победительницей: по телевизору не по телевизору, а с денежкой приехал…
— Дима, какой у тебя заработок-то? — спросила Анна, как бы вспомнив что-то очень важное.
— Ты спрашивала уже.
— Так ты же не ответил, сказал: хватает. А хватает, это… Семену вон две сотни мало, а Венька Болдышев, знаешь его, в пожарку устроился, — спит там целый день, получает восемьдесят или около того, — говорит, мне хватает.
— Про Болдышева ты, тетка Анна, помолчи. Он на кроликах больше нас имеет, — не дал погибнуть справедливости Семен.
— Там не только кролики, — добавила Анна, нарезая колбасу и поглядывая в окно, — но это уже не наше дело.
— Я не к тому, что… Просто к слову пришлось.
— Так сколько, Дима? — вернулась Анна к старой теме.
— Двести выходит? — подвязался к вопросу Семен.
— Бери больше.
— Триста?
Но тут вошли Конищевы: Александр — цыганистого вида мужик из кержаков, которого вообще-то звали Осипом, но настоящее имя ему не нравилось, и Тамара, белесая баба с плаксивым лицом, напоминающим несвежий капустный лист.
— С приездом, Дмитрий, — степенно и с достоинством пожал Александр руку Димке, почтительно поприветствовал Женьку.
— Как жизнь молодая? — обратился он к старику. — Все девок с ума сводишь? — и, блеснув белыми зубами на смуглом лице, бегло обежал всех взглядом.
— Да какие нонче девки, — вздохнул дед Василий, — разве Тамарка твоя када забежит.
— Хо, де-ед! — протянул Александр. — Палец в рот не клади — откусит, хы-хы, — и подсел к Димке.
— Значит, говоришь, закончил учебу. Работаешь теперь. Молодец. Пора. Я-то в твои годы уж… Кровь за Родину проливал!..
Александр многозначительно помолчал, как бы переносясь памятью в то тяжелое время.
— Получаешь-то сколь?
Димка рассмеялся.
— Чего ты? — Александр озадаченно посмотрел на него, метнул подозрительный взгляд на собравшихся, на всякий случай выставил зубы и тоже хохотнул.
— Да так, — смутился Димка, но улыбаться продолжал.
— Че ты скрываешь, — обидчиво сказал Семен. — Чего тут. Мы ж все родня тебе, а не кто-нибудь.
Анна торопливо поставила тарелку и шмыгнула в дверь.
— Заходи, заходи, Таня. Тут все свои… — донеслось из сеней.
Женька оторвался от косяка, застегнул пуговицу на пиджаке.
На пороге появилась невысокая худенькая девушка. Таню все знали, и приди она в другой раз, никто и не заметил бы, но сейчас, казалось, все взгляды были обращены в ее сторону. Она поздоровалась, остановилась и потупилась было. Но Анна, не переставая тараторить: «Собрались маленько, племянничек вот приехал…» — проворно подтолкнула ее к столу.
— Проходи, садись вот сюда. Давайте-ка все за стол. Женя, усаживай гостей.
Расселись. Выпили за Димкин приезд.
— Ну, как там на Севере? Расскажи, Евгений, — поинтересовался Семен, громко и четко произнося каждое слово. — Как люди живут?
— Че… Живут… — неопределенно ответил Женя.
— Так где ты был-то? На Таймыре? — спросил Димка.
— Не… Кхе… Это… сначала, а после в этой… — Женька подергал головой, — в артели… На Колыме, кхы… кхы… — Он не то засмеялся, не то закашлялся: не хотелось при Тане употреблять привычных и родных слов, и рассказ давался ему с трудом.
— Када по радио передавали, ты где был? На Таймыре же? — спросил для точности дед Василий.
— Ну…
— Линию тянули?
— Ну…
— А на Колыме что? — Семен нетерпеливо поерзал на стуле.
— Золото искали, полн…
— Артелью соберутся по пятнадцать человек и всю весну-лето ходят, ищут, — стал сам рассказывать Семен. — Вишь у них как: могут прогадать, могут выиграть. Найдут — тыщи в кармане, не найдут — ни гроша. Сколь за последний-то раз ты заработал?
— Десять тысяч.
— Это чистыми! Не считая, что проели. А мастер у них и того больше! — убедительно закончил Семен, дал людям возможность еще раз пережить факт, а сам, готовый плакать от восторга, вздохнул и, обращаясь к Тане, сказал: — А тут три сотни принесешь и рад до пупа. — Три сотни Семен, конечно, никогда не получал: он вдруг понял это, и скупая мужская слеза выступила у него в глазу.