Потом они шли по парку, где сквозь деревья белели стены павильона с облупившейся краской. Из павильонов неслись крики веселившейся малышни.
Сашка рассказывал:
— В кино не так страшно. Я в жизни все это видел. Мы тогда попали в окружение. Немцы бросили на нас танки. Подбили мы их немало. У меня аж плечо от стрельбы онемело. Отдача от противотанкового ружья знаете какая? Не то что от винтовки. Патроны кончились, а немцы все лезут и лезут...
Сашка рассказывал быстро, словно боялся, что не успеет сказать всего. Лицо его пошло красными пятнами, в глазах появился сухой блеск.
— Глядим с командиром отряда, а справа, метрах в пяти от нас, танк уже на окоп наехал. Кружит на месте. Смешал двоих наших ребят с землей. Поглядел вперед, а передо мною лязгает гусеницами громадина и прямо на нас. Говорю командиру: «Отвоевались». Земля дрожит. Окоп осыпаться начал по краю. Прижались мы с командиром друг к другу. Смотрит он на меня и тихо говорит: «Шурик, а голова-то у тебя спереди седеет...» Федька посмотрел на Сашкин чуб и увидел седую прядку сбоку. — А я-то тоже каждую волосинку вижу у него. Смотрю — и он тоже так медленно-медленно седеть стал. Вы, говорю, тоже совсем белыми стали... — Сашка замолчал и отвернулся.
— Ну а потом что? — нетерпеливо спросил Федька. Сашкин костыль с резиновым набалдашником скрипел по песку, насыпанному на дорожке. Федьке подумалось, что ногу Сашка наверняка потерял на фронте.
— Потом танк переехал окоп, — продолжал рассказ Сашка. — Когда он проползал над нами, я подумал: все... А через пять минут мы с остатками отряда уходили в лес, и командир как закричит на меня: «Ты что, сукин сын, вещмешок не взял! Шишки, что ли, в лесу рубать будем?» Как сказал он мне про то, так сразу я почувствовал, что под ложечкой сосет. Двое суток ведь в рот ничего не брали...
А немного позже Федька и Сережка нос к носу столкнулись с Сашкой летом, когда они отдавали секретарше документы в школьной канцелярии. Они вышли на школьный двор. Сашка посмотрел в небо, помолчал и сказал:
— У нас в селе бомба в школу попала. Ни одного в живых не осталось...
— А где у тебя ногу... — спросил Федька и осекся.
Сашка сказал, что ногу он потерял, когда они атаковали немцев на лесной дороге. Осколком гранаты ему начисто снесло ступню, началась гангрена, и Сашку отправили в тыл, где и отрезали ногу выше колена.
Сашка достал из кармана орден Красной Звезды.
— Последняя награда, — задумчиво произнес он, и вдруг глаза его сузились, на скулах заходили желваки. — Я один раз из «максима»» целый взвод фрицев покосил в упор... — Сашка вдруг протянул руку Федьке, после Сережке, стараясь не смотреть ребятам в глаза, и зашагал прочь...
Вот про кого надо писать книги, подумал Федька, засыпая... Недочитанный роман Александра Дюма упал с постели на сапоги. Настольная лампа продолжала светиться под зеленым стеклянным абажуром. И приснился Федьке сон, будто он дежурит на крыше военторга вместе с Идочкой. Кругом бомбы рвутся, зажигалки буравят крыши домов, а они с Идочкой пьют калмыцкий чай с молоком. Только сахара у них нет. Федька точно знает, что Идочку зовут Констанцией, а его самого — д’Артаньяном. Правда, у Констанции косички вразлет и серебристый пушок на щеках. А у д’Артаньяна не ботфорты, а обычные сапоги и цигейковый полушубок. Федька-д’Артаньян поднимает упавшие на крышу осколки и протягивает их Идочке-Констанции. «Пойдем в кино», — предлагает Федька-д’Артаньян и бросает пустые стаканы на мостовую. «Деньги есть?» — спрашивает Идочка-Констанция. «В расшибалку проиграл». Идочка достает из кармана старенького пальто двадцать рублей, и вдвоем они прямо с крыши военторга опускаются в кинотеатр «Художественный», проходят в зал и садятся в последний ряд, хотя билет у них на четырнадцатый. Но в последнем ряду можно с ногами залезть на кресло, и никто не завопит, что ты не стеклянный. «Какая картина?» — шепотом спрашивает Федьку Идочка. «Микки-Маус» и «Три поросенка», — отвечает Федька. Эти фильмы смотрел он до войны и был уверен, что их снова покажут. Федька рассматривает полукружья барельефов над боковыми дверьми. На левом барельефе мужчина хватает кентавра за чуб и готовится отрубить ему голову. На правом барельефе тот же кентавр хватает за чуб мужчину, у которого коленки от страха подкосились, и замахивается мечом. Тушится свет в зале, и Идочка говорит: «Поцелуй меня в щеку...» И Федьке очень приятно, что Идочка тоже любит целоваться в щеку. Он наклоняется к ней и чувствует пушок, который щекочет ему губы... Вдруг Федька услышал какой-то стук и проснулся.