На кушетке, прямо напротив Федьки, сидела мать. Федьке показалось, что он проспал всего минуту.
— Сколько время? — спросил он.
— Семь, — ответила мать, и кушетка, потерявшая ножку, стукнулась углом о плинтус.
— Ирина Михайловна, — в комнату заглянула соседка Катерина Ивановна, — у вас вода закипела.
— Спасибо, — ответила мать. Она только что хотела поправить Федьку по старой педагогической привычке — сын должен был сказать «сколько времени». Но потом передумала. Ведь это был московский говор. Старый московский говор со времен Лермонтова. Ведь и Лермонтов не склонял существительных «имя, пламя, время». И должно быть, Варенька Лопухина, которую любил Лермонтов, спрашивала Михаила Юрьевича: «Мишель, сколько время?». Если бы не война, она бы успела написать кандидатскую диссертацию о «Герое нашего времени»...
Ирина Михайловна встала на подоконник и сняла с окон одеяла. В комнату начал медленно вливаться серый сумрак осеннего утра.
Ирина Михайловна вышла в коридор, вытащила из стенного шкафа Федькины ковбойки и открыла дверь в фонарь. Фонарем назывался чулан, похожий на глубокий колодец. Верх его выходил на крышу и был покрыт стеклянным переплетом.
Под ногою что-то хрустнуло. Ирина Михайловна нагнулась и увидела осколки стекла. Опять фонарь зальет водою, если начнется дождик, устало подумала она, и бросила Федькины рубашки в лежавшее у стены корыто. Ей хотелось выстирать белье до ухода на работу, потому что Катерина Ивановна одолжила корыто только до завтра. Ирина Михайловна вынесла его на кухню и поставила на скамейку. В кухню вошла Катерина Ивановна.
— Стираете? — спросила она между прочим и подошла к монотонно гудящему примусу. Из цилиндрического чрева кастрюли, стоявшей на примусе, вырывались чавкающие звуки. Катерина Ивановна отвела в сторону мизинец с длинным ноготком и приподняла крышку. Аромат мяса ударил в стены и медленно поплыл по коридору.
— Чудненько, чудненько, — проговорила Катерина Ивановна, закрыла кастрюлю, вытерла руки о фартук и приблизилась к Ирине Михайловне.
Ирина Михайловна вылила воду в корыто. Пар облаком метнулся кверху.
— Господи! — воскликнула она и отскочила от скамьи. На пол полилась вода. Через полминуты лужа растеклась по кухне и подобралась к кафельной плите. Ирина Михайловна выжала мокрую тряпку над ведром, дотянулась до корыта и приподняла Федькины ковбойки. Катерина Ивановна всплеснула руками и уронила ладони на упругие матовые щеки.
— Ай-яй-яй! Как же это случилось? — она вытянула мизинец в сторону корыта, на дне которого зияла рваная дыра величиною с кулак. — Говорила я управдому, чтобы в фонаре заделали крышу железом. И потом, голубушка Ирина Михайловна, корыто лучше вешать на стену. Кстати, когда вы мне его вернете?
— Сегодня вечером, — ответила Ирина Михайловна и нагнулась. Выжатая тряпка прильнула к мокрому полу, будто торопилась впитать в себя пролитую воду.
— Но только в целом виде. Алексей Егорович едет в командировку, и я должна до его отъезда выстирать ему нижнее белье.
— Разумеется, в целом виде, — ответила Ирина Михайловна, стараясь скрыть накипавшее в ней раздражение.
— Да, но где же вы достанете корыто? — задумчиво размышляла вслух Катерина Ивановна. — Конечно, я могла бы и подождать...
— Нет-нет, — поспешно ответила Ирина Михайловна. — Раз я обещала вам вернуть корыто сегодня, я верну. — Очень не хотелось одалживаться Ирине Михайловне у педантичной соседки. Она бросила тряпку в ведро и пошла к себе.
— Федька, вставай! — Ирина Михайловна сбросила с сына одеяло. Федька подобрал колени к подбородку и что-то пробормотал во сне.
Ирина Михайловна подперла ладонью щеку и молча смотрела на Федьку. Думала она о том, что корыто достать негде, что кушетку починить некому, что Катерина Ивановна обладает талантом испортить человеку настроение деликатным обхождением. Потом мысли ушли куда-то в сторону. Она вспомнила, что муж обещал приехать в отпуск, а сам не пишет целый месяц — не случилось ли с ним что-нибудь. Она постаралась отогнать от себя мрачные мысли и пошла на кухню.
Но и на кухне Ирина Михайловна продолжала думать о Федькином отце. Она поставила на керосинку сковородку и не смотрела в сторону Катерины Ивановны, резавшей луковицу на деревянной доске и вытиравшей сгибом руки слезы с глаз. И чего он так надолго замолчал? — думала Ирина Михайловна. Все должно быть хорошо. И все-таки Волховский фронт. Пускай ломаются ножки у всех кушеток, пускай корыта пробивают камни. Лишь бы жив остался самый любимый — после Федьки — человек.