Ирина Михайловна прикрутила керосинку и взяла из стенного шкафа бутылку с подсолнечным маслом. Масла осталось мало. На донышке выпал беловатый осадок. Она вылила остатки на сковородку и высыпала на шипящую поверхность нарезанную соломкой картошку...
А Федька в это время, надев старые сандалии со стоптанными задниками, рылся в шкафу. Он перебрал несколько заготовок для рукавиц. Заготовки мать получала на заводе, чтобы заработать немного денег. Она прострачивала их на зингеровской машинке по три десятка за вечер. И каждый раз вспоминала бабушку, которая жила в Баку и прислала ей эту машинку. Матери предлагали жуткие тысячи за машинку. Но она ее не продавала. Потому что швейную машинку бабушке передала другая бабушка.
В поисках Федьки не было никакой цели. Просто ему не хотелось идти умываться — вот он и тянул время. Под руки ему попалась вязаная шапка, которую мать почти довязала. Он отложил шапку в сторону.
— Федька, — Ирина Михайловна распахнула дверь. — Что ты там делаешь? В школу опоздаешь.
— Ма, — сказал Федька, — померь-ка свою шапку. — Федька протянул Ирине Михайловне недовязанную шапку.
— Ну какой ты у меня безалаберный балбесик. — Ирина Михайловна взяла шапку и ловко натянула на волосы. Она посмотрела в зеркало, повернулась к Федьке:
— Ну как? — спросила она.
— Какая ты у меня, — сказал восхищенно Федька.
Ирина Михайловна рассмеялась.
— Помнишь, как семь лет назад ты просыпался утром и спрашивал: «Что обозначает мама? Мама обозначает друзья Федьки». Живо мыться!..
Федька фыркал в ванной и обливался холодной водою по пояс. Так ему посоветовал в последнем письме отец. Ирина Михайловна мешала ножом картошку, когда раздались четыре звонка у входной двери. В коридор с вытаращенными глазами влетел Герка Полищук. Он хотя и бежал всего лишь с третьего этажа, все-таки успел запыхаться от избытка желания выплеснуть на чью-нибудь голову ошеломляющую новость.
Герка сорвал с головы шапку и крикнул:
— Здрасьте! Бомба упала!
— Какая бомба? — удивилась Ирина Михайловна.
— Фугаска, чес слово.
— На Воздвиженке? — Ирина Михайловна по старой привычке называла улицу Коминтерна Воздвиженкой.
— Почти. Прямо у наших ворот. Асфальт разбила вдребезги.
— У вас сковородка подгорит, — Катерина Ивановна вышла из кухни. — Что ты там придумал на этот раз, Герман? Я не слышала взрыва...
— В том-то и дело, что не взорвалась, — ответил Герка. — Большой Кисловский перегородили и никого не пускают. Может, в школу с Федькой не поедем? — со слабой надеждой предположил Герка и шмыгнул носом. Понимала бы эта кикимора в бомбах. Просто не сработал взрыватель.
— Значит, — Катерина Ивановна перешла на шепот, — она может взорваться с минуты на минуту?
Надо же так случиться, подумала Ирина Михайловна. Бомба не взорвалась, а вот кусок асфальта попал в фонарь и угодил именно в корыто Катерины Ивановны. Чего уж там жалеть о корыте. Хорошо, что не взорвалась. Хорошо, что только разбитым корытом отделались.
Федька заглянул на кухню и спросил:
— Чего на завтрак?
— А ты чего хочешь?
— Какао с мясом.
— Убери лучше из корыта тараканов.
— Вот закавыка! А я думал, ты мясо варила.
Ирина Михайловна поставила сковородку на обеденный стол и спросила Герку:
— Завтракал?
— Ага, — ответил Герка, не отводя глаз от сковородки, В ней шипела поджаристая, хрустящая, неповторимая, единственная, а самое главное — никогда не надоедающая картошка.
— Садись и лопай, — приказала Ирина Михайловна.
— Да нет. — Геркин кадык дернулся вверх и медленно пошел вниз. — Я, чес слово, поел. И в школе завтрак будет.
— Какой? — Ирина Михайловна разложила картошку в две тарелки. — Баранка да чай.
— Ага. — Герка был подавлен, не увидев на столе третьей тарелки. — Баранка да чай.
— Садись. — Ирина Михайловна взяла Герку за плечи и усадила на стул. — Как тетя Оля?
— Работает. — Герка тут же до отказа набил рот картошкой.
— Знаю, что работает. Карточку ей рабочую дали?
— Вчера.
Ирина Михайловна присела на кушетку. У Федьки и у нее были две продуктовые карточки: на нее — служащая, на Федьку — иждивенческая. Конечно, на рабочую карточку и хлеба и продуктов больше давали. Но она все-таки питалась в детском саду и за питание платила только деньги. Карточек не нужно.
— А вы почему не едите? — спросил Герка и начал водить по опустевшей тарелке хлебной коркой.
— Я в саду поем. — Ирина Михайловна посмотрела на Федьку. Тот тоже выблескивал тарелку коркой хлеба. Ее сын — иждивенец. Слово-то какое. Тринадцатилетний Федька — иждивенец. На содержании находится...