— А миледи они пристукнут? — спросил Федька у Герки.
— Ага.
— Так ей и надо. Допрыгалась.
— Па-де-де с одним де! — Герка выскочил из-за стола, согнул в колене правую ногу, завел спереди ботинок за левую, двинул им в сторону, пытаясь показать пируэт. — Как тетя Оля...
Ирина Михайловна нахмурилась: тетя Оля потеряла любимую работу, а Герка над этим смеялся.
Но Герка вовсе и не думал смеяться. Ему просто стало стыдно, что он не смог совладать с голодом, смалодушничал и съел порцию Ирины Михайловны. Вот и пытался заглушить в себе чувство неловкости и стал изображать балерину.
— Ну, пошли, — сказал Федька, надел цигейковый полушубок и взял портфель.
Герка натянул шапку с полуоторванным ухом и стал похож на большого рыжего щенка, потому что шапка у него тоже была рыжей.
В коридоре они встретили Идочку.
— Бонжур, мсье, — сказала она.
— Хочешь рифму на «бонжур»? — спросил Федька Герку.
— Ага.
— Ида надела на голову шляпу под названьем «абажур». Она весело всем кланяется и говорит «бонжур»...
Идочка покраснела. Конечно, она не стала обижаться на Федюшу, потому что была старше его на год и уже училась в шестом классе. А то, что она носила шляпку, похожую в самом деле на абажур, что же тут такого? Она ведь была почти взрослой. А все взрослые женщины носили шляпки.
Федька оглянулся, махнул рукой и скрылся у себя в комнате. Когда он выбежал, Идочка спросила:
— Фека, больше ничего не забыл?
— Ой, спички! — прошептал Федька. — Притащи скорее. Только маме не говори.
— Зачем? — прошептала Идочка.
— Сера нужна. В ключ набивать.
— Разевай курятник.
Пятилетний Колька вздохнул, привычно раскрыл рот и почесал ногу в красноватых прыщиках. Прыщики появились после того, как Колька объелся яичным порошком. Мамка назвала их «неправильным обменом веществ» и каждый день заставляла Кольку пить пивные дрожжи. Хотя Колька и морщился, глотая горькое месиво, но считал, что ему повезло: могли прописать и касторку.
— Мамка скоро из больницы придет? — спросил Колька.
— Как аппендикс вырежут, — ответил Сашка, надевая гимнастерку.
Колька сунул ноги в валенки и почувствовал, как от коленок к животу побежали мурашки. Кольке было неохота по утрам нагибаться, чтобы надеть ботинки. Он нашел выход из положения, ставя у кровати валенки. В них он щеголял в любое время года по комнате. Но вчера, когда мамку положили в больницу, Сашка не успел протопить печь, пол был холодным, и валенки остыли.
— Не забудь вынести ведро, — сказал Сашка.
Колька надел черную косоворотку, подпоясался шпагатом и подошел к столу, накрытому клеенкой, потертой по углам на сгибах. Увидев на столе кусок жмыха, он сунул его в рот и стал обсасывать. Кольке дай жмыху, как грудному младенцу соску, — рад будет на всю жизнь.
Сашка собрал с комода куски разноцветной бумаги и проволоки и положил их в картонный ящик.
— Я плоснулась, — сказала Катька и села на постели, старательно протирая глаза.
— Сиди, не вылазь, — сказал Сашка. — Печь нетоплена. Одень ее. Я пойду дров наколю.
Колька с радостью схватил Катькин лифчик с голубыми резинками, пристегнутыми по бокам, чулки и платьице. Раз Сашка пошел дрова рубить, тогда и ведро, может, с собою прихватит.
Сашка достал из-за кухонного стола топор, вышел на лестничную площадку, спустился вниз и подошел к сарайчику. На дверях сарайчика висел замок. Сашка дернул его, и серебряная дужка выскочила одним концом наружу. Замок висел только для виду. Можно было бы, конечно, починить его, если бы было кому воровать дрова. Но соседи хорошо знали друг друга. У них тоже на сараях висели испорченные замки — на тот случай, если во дворе появится чужой человек, которому вдруг захочется открыть дверцу сарая без замка.
В сарае пахло свежепиленой березой и сосной. Сашка вытащил на середину сарайчика притулившуюся к дощатой стене табуретку, взял из поленницы несколько сосновых и березовых чурок и свалил их друг на друга у табуретки.
Костыль Сашка поставил рядом, остатком ноги оперся на табуретку, примостил на толстом пеньке березовую чурку, взял в руки топор, взмахнул им и с шумным выдохом ударил.
Дерево крякнуло и распалось на две половинки. Раньше Сашка никак не мог расколоть чурку с первого раза. Но военрук Максим Максимыч, живший в соседнем бараке, как-то увидел, что он возится битый час с одной чуркой, посоветовал: «А ты бей не в отвес, а держи малость наискось». Сашка попробовал — и вправду так было лучше: чурки лопались под ударами, будто спелые арбузы под ножом.