Для разнообразия и чтоб не напороться на знающего Восток человека, Федор усложнил требования. В престижной «Кабаньей голове» он искал переводчика… С арабского на турецкий, желательно со знанием также новогреческого. Такого в Лондоне уж заведомо было не найти!
Наконец Ее Величество подписала каперское свидетельство Дрейку. Причем, как это нередко бывало, подействовали не чьи-то доводы и ходатайства. Просто обстановка изменилась. Дон Хуан Австрийский, блестящий флотоводец, победитель при Лепанто, получил назначение в Нидерланды, командующим испанскими войсками (а как полководец он был известен и прославлен не менее, чем как флотоводец!). Это назначение оживило надежды и католического подполья, и эмигрантов, и сторонников Марии Стюарт. Немедленно возник очередной заговор — но, поскольку ведомство мистера Уолсингема своевременно перехватывало и читало всю переписку между Филиппом Вторым, его агентурой в Лондоне и Марией Стюарт, заговорщиков схватили и засадили в Тауэр, — а Елизавета подмахнула давно заготовленное каперское свидетельство Дрейка, да еще особо — некоторые тайные полномочия…
Правда, Уолсингем счел, что «и этого недостаточно, чтобы оградить слугу Вашего Величества, мистера Дрейка, от любых случайностей», — но Елизавета возразила:
— Это максимум того, что я могу сделать. И так лорд Берли рассердится, как узнает.
Как бы подводя черту под этим разговором, Ее Величество поставила в своей подписи росчерки над «Е» и под «Б». Но, конечно, важнейшую роль в судьбе Дрейка будет играть то, чего и сколько он привезет…
Страна готовилась к войне с заведомо превосходящим противником. Испанская агентура сосредоточилась на отслеживании этих приготовлений — а ведомство Уолсингема ненавязчиво — то с помощью продуманной «утечки наисекретнейшей информации», то запуская ложную информацию и даже воздвигая лжеукрепления — направляло эту активность чуть-чуть мимо цели. Так что на выход Дрейка в море никто и внимания особого не обратил. Тем более, что общий тоннаж всей флотилии — двести семьдесят пять тонн, не достигавший и половины водоизмещения покойного «Иисуса из Любека», давал основания предполагать, что дело не особенно значимое. Ну, прикиньте сами: велико ли событие, если вышли в море несколько скорлупок, из которых наикрупнейшая едва в шестьдесят футов длиною?
К отваливанию из Лондона прибыл начальник снабжений королевского флота — мистер Джон Хоукинз. Он передал пожелания доброго пути и попутного ветра от Ее Величества — и поторопил:
— Фрэнсис, не тяни с отчаливанием! Ведь через несколько часов начнется пятница!… А, дьявол! Сегодня тринадцатое, а завтра — пятница. Ну ты и выбрал время…
Плакала стоящая рядом с Джоном, комкая платочек, миссис Дрейк. С палубы «Пеликана» Хоукинзу небрежно помахал племянник — Вильям-третий. Малый прямо-таки раздувался от гордости: лет-то ему было ровно столько, сколько Федьке-Зуйку в год начала этого повествования.
Портовые мальчишки скакали по причалу и вопили:
— Дрейк выходит в море! Гип-гип-ура-а!
Выйдя перед закатом, корабли всю ночь шли на западо-юго-запад, в направлении мыса Лизард. Но на следующее утро ветер, едва миновали траверс Фалмута, переменился и сбил их с намеченного курса. Затем начался жестокий шторм, бушевавший до конца субботы. «Пеликан» и «Мэригоулд» получили серьезные повреждения. На обоих кораблях были срублены грот-мачты. Пришлось возвращаться в Плимут для починки. Но теперь встречный ветер не давал приблизиться к Плимуту. Пришлось укрыться в безымянной бухточке и отстаиваться там две недели. И только 28 ноября противный ветер стих, и корабли экспедиции смогли зайти в родной порт. Сама починка отняла меньше времени, чем попытки пробиться в Плимут. Наконец, утром в понедельник, 13 (!) декабря 1577 года, «подняв более счастливые паруса», как выразился летописец экспедиции преподобный Фрэнсис Флетчер, корабли Дрейка вновь вышли в море.
Дрейк был человеком суеверным — так почему же он упорно выбирал для начала величайшего предприятия своей жизни несчастливые числа и дни? Пятница, понедельник, тринадцатое?
Да потому, что был неколебимо уверен в том, что он — человек особенный, и судьбою его поэтому должны управлять не те же приметы и созвездия, что управляют судьбами прочих людей. Этими догадками он поделился с главным астрологом королевства — мистером Джоном Ди. Звездочет произвел необходимые вычисления и заклинания — и подтвердил, что да, в самом деле так. Вот Дрейк и руководствовался своими счастливыми числами и днями.
Как только английский берег скрылся из виду — Дрейк назначил место рандеву — на случай, если погода разъединит корабли. Мыс Могадор, что в южном Марокко. Ветер был попутный в первые дни плавания, ровный и сильный — и утром в Рождество, 25 декабря все пять кораблей подошли к Могадору…
У входа в прекрасную гавань был расположен остров, к которому и причалили англичане. До материка была одна миля.
— Сочельник были в море, так что праздновать будем нынешним вечером, — распорядился Дрейк. И тут на материковом берегу замигали огни, и на острове появились люди в белых свободных одеяниях до земли. Они что-то выкрикивали низкими, не арабскими голосами.
— Знать бы, что они кричат. Возможно, «убирайтесь с нашей земли!» — озабоченно сказал Дрейк.
— Нет-нет, мистер Фрэнсис. Они кричат, что хотели бы побывать на наших кораблях, — уверенно отозвался Федор.
— Ах да, я ж и забыл, что у меня под боком Главный Драгоман! — еще озабоченно и даже досадливо вскричал флагман экспедиции. — Только не говори, пожалуйста, что эти джентльмены изъясняются по-турецки: не поверю.
— Да нет, зачем же? Они на каком-то из берберских наречий, а этот язык я немножко знаю.
—: Откуда? Ты ж тут не был. Или был? — уже готовый поверить всему, сказал Дрейк.
— Здесь не был, но в Салехе — это тоже на Атлантическом побережье Марокко — случалось пару раз.
— Гм. Малыш, ты часто оказываешься полезен. Молодец! — одобрительно сказал Дрейк. — Пожалуй, я окончательно отберу тебя у Тома и переведу на «Пеликан». Ты объяснишься с этими… берберами? Так?
— Скорее всего, тамазигт. Или кто еще может быть в этих краях? Рифы — нет. Шлех? — поддразнил Федор. — Попробую.
— Тьфу, черт! Та-ма… Как дальше?
— Зигт.
— Это определенно тот язык, на котором в аду изъясняются. Эй! Спустить вельбот и пригласить двоих! Тэд — в шлюпку!
Спустили остроносый восьмивесельный вельбот. Федору редко удавалось прокатиться на этой стремительной посудине с одинаковыми оконечностями спереди и сзади. Вельбот шел красиво и, казалось, со свистом рассекая воздух…
Вот вельбот ткнулся в темно-красный песок берега. Федор выскочил и, повернувшись на восток-юго-восток, в сторону Мекки, приветствовал хозяев берега по-арабски и поклонился, черпая воздух сложенными лодочкой ладонями. Марокканцы явно обрадовались тому, что белый человек приветствует их по их обычаю и даже точно знает, куда надлежит лицом оборотиться. Федор разглядывал их и дивился: среди здешних туземцев попадались и белые, ну, во всяком случае, светлокожие, люди с большими бородами и точеными, тонкими лицами, похожие не на африканцев, а скорее на северных испанцев или балканских славян. И рядом стояли чистые негры. И все оттенки переходов меж этими двумя крайностями. И был толстоносый смуглый жирный мужчина турецкого вполне вида. Федор попробовал заговорить с ним по-турецки — тот неуверенно ответил. Короче, кончилось тем, что Федор остался на берегу в заложниках, а двое берберов отправились на «Пеликан».
Федора накормили ореховой халвой, диковинным блюдом из дробленого пшеничного зерна на меду со сливками из козьего молока, напоили мятным отваром и замучили расспросами: откуда он знает мусульманские обычаи, один ли он на корабле такой, и восточные языки все ли знает или только арабский, турецкий и все… Потом пришли еще люди, принесли еще лакомства — и покуда два бербера объедались на борту «Пеликана», Федор, как в Турции, ел халву ореховую, и кунжутную («тахинную», как ее здесь называют), и мучную, лапшой нарезанную, и самую изо всех вкуснейшую — белую вязкую с орехами. И пил шербет шести сортов… Когда двое берберов воротились на остров — Федор все еще пировал. Его нагрузили подарками, среди которых главное место занимал мешок липких фиников. Федор объяснил берберам, что нужно англичанам, англичанам — что нужно берберам — и развернулась торговля. Через сутки берберы привели караван одногорбых верблюдов с товарами. Один из верблюдов был нагружен вьюком втрое меньшим, чем остальные. Дрейк это заметил и спросил (через Федора, разумеется), в связи с чем это. Вместо ответа погонщик с напарником сгрузили вьюк с красавца, погонщик сел на него, принял от товарищей копье с устрашающего вида наконечником, более всего похожим на мексиканский тесак — «мачете», и, гикнув, метнул копье в пустынную степь. И поскакал во весь опор вдогонку. Оставалось непостижимой загадкой, как он умудряется сидеть красиво и с достоинством на бешено скачущем верблюде, горб которого на скаку закидывался то на один, то на другой бок. Очень быстро погонщик домчал до места, где копье вонзилось в землю, на бегу верблюд согнул колени так, что всадник смог схватить копье и метнуть в сторону англичан. Те окаменели. Но через миг боцман Хиксон крикнул: «Пройдет левее!» — и тут копье вонзилось в землю ярдах в десяти от крайнего из англичан. Погонщик подскакал и, соскакивая, краткими фразами, а чаще отдельными словами, объяснил: